Решился я с моей пращою,
Прообразом Господних кар,
Лишить бездельников покоя.
Как молнии немой удар –
Ужасного предвестник грома,
Так камешков летящий стук
По ставням дремлющего дома
(Негромкий и невинный звук)
Я мнил, тебе судьбу Содома
С Гоморрою напомнят вдруг:
Чтобы гордыня усмирилась
И, смертный пережив испуг,
К возвышенному обратилась;
Чтоб Зависть тотчас поняла,
Как гнусен червь – и устыдилась;
Чтоб Гнев узрел, в чем корень зла,
И свой унял жестокий норов;
Чтоб Леность сразу за дела
Взялась без дальних разговоров;
Чтоб жадность раздала свой клад,
Познав бессмысленность затворов
И страхов ежедневный ад;
Чтоб любодеи клятву дали
Забыть про похоть и разврат;
Чтобы обжоры зарыдали,
Очнувшись, о своей вине;
Чтоб даже пьяницы в кружале,
Забыв о мерзостном вине,
Душою потянулись к Богу, –
Вот ведь чего хотелось мне,
Вот отчего я бил тревогу!
Не окна я ломал – будил
Тех гордых, что, греша помногу,
Небесных не боятся сил,
Не внемлют голосу провидца!
Но тщетно я потратил пыл.
О величайшая Блудница,
Тщеславный, лживый Вавилон!
Твои виссон и багряница
Не скроют бесов легион,
Кишащих в этих тесных стенах;
Ты лишь обманчиво силен;
Кровь мучеников убиенных
Взывает к небу, вопия
О вероломствах и изменах.
Их вопль услышит Судия
И скоро отомстит, нагрянув
С чумой и гладом на тебя;
И ты падешь, в ничтожность канув
Всем прахом башен и колонн,
Дворцов и гордых истуканов,
Чтоб стать навеки средь племен
Предупреждением нелишним,
Как Град Греха, что сокрушен
Благим и праведным Всевышним.
Здесь упокоен Уайетт, враг покоя,
Тот, что дары редчайшие сберег
В душе, гонимой злобою мирскою:
Так зависть благородным людям впрок.
Ум , смолоду не ведавший безделья,
Подобный кузнице, где всякий час
Выковывались славные изделья
Британии в прибыток и в запас,
Лик , поражавший добротой суровой
И горделивостью без похвальбы,
И в бурю, и в грозу всегда готовый
Смеяться над капризами судьбы,
Рука , водившая пером поэта,
Что Чосера, казалось, превзойдет:
Недостижимая доныне мета,
К которой и приблизиться – почет,
Язык , служивший королю немало
В чужих краях; чья сдержанная речь
Достойные сердца воспламеняла
Преумножать добро и честь беречь,
Взгляд , мелкими страстями не слепимый,
Но затаивший в глубине своей
Спокойствия утес неколебимый –
Риф для врагов и якорь для друзей,
Душа небоязливая, тем паче
Когда за правду постоять могла:
Не пыжавшая перьев при удаче,
В беде не омрачавшая чела,
Мужская стать особенного рода,
В которой слиты сила с красотой, –
Таких людей уж нет! Увы, Природа
Разбила форму для отливки той.
Но Дух его, покинув прах телесный,
Вернулся вновь к Христовым высотам:
Живой свидетель истины небесной,
Ниспосланный неблагодарным нам.
Сколь ни скорби теперь – все будет мало;
Земля, какой Алмаз ты потеряла!
Джон Харингтон из Степни
(1517?–1582)
Занимал должность хранителя королевских зданий при Генрихе VIII. После смерти первой жены служил принцессе Елизавете и сохранил ей преданность в опасные времена королевы Мэри. Харингтон писал изящные стихи всем шести фрейлинам принцессы Елизаветы и в конце концов женился на одной из них, Изабелле Маркем. Елизавета была крестной их первенца Джона, будущего поэта (сэр Джон Харингтон, 1561–1612). Чтобы различить отца и сына, принято к имени старшего прибавлять «из Степни», а к имени младшего его рыцарский титул «сэр».
Дражайшей матушке – о сражении, коего свидетелем я стал
Великий приключился бой –
Хотя убитых нет –
Меж тем, писать ли мне письмо,
Иль отложить ответ.
У первой рати во главе
Стоял Сыновний Долг ,
Но сэры Спех и Недосуг
Вели враждебный полк.
Спех в западню меня загнал
И выхода лишил,
А Недосуг со всех сторон
Войсками обложил.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу