Брассай - Разговоры с Пикассо

И вот наконец – «Рандеву». Красный занавес поднимается, под ним оказывается другой – бежево-сиренево-голубой, расписанный Пикассо. Свеча, бархатная полумаска на персонаже, изображающем судьбу… Слово Suntuchia [60]довольно долго неподвижно висит над сценой… Аплодисменты. Свист, крики… С тех пор как Пикассо вступил в Компартию, его живопись, какова бы она ни была, действует на многих как красная тряпка на быка… Разве Курбе не пришлось в свое время расплатиться за разрушение Вандомской колонны собственными картинами? На открывшемся через полтора месяца после освобождения Осеннем салоне, где Пикассо, отступив от своего правила никогда не участвовать в салонах, выставил семьдесят четыре полотна и пять бронзовых статуй, случились настоящие беспорядки… Часть посетителей громко выражала свое возмущение, а некоторые даже принялись стаскивать со стен его картины…

Раздаются крики, свист, но слышны и аплодисменты… Пикассо сохраняет невозмутимость. Только чуть-чуть хмурит брови… Он видал и не такое! Шум, который был здесь этим вечером, – скажет он мне в антракте, – не более чем детский крик на лужайке по сравнению со скандалом, который двадцать восемь лет назад разразился на этой же площади, в театре «Шатле» по поводу «Балаганчика». Светская публика собралась насладиться «Шехерезадой» и «Видением розы»… А попала на кубистический балет, от музыки которого чуть не лопались барабанные перепонки, а все остальное не лезло ни в какие ворота. «Пикассо, Сати и я, – замечает подошедший к нам Кокто, – не могли дойти до кулис. Толпа узнала нас и начала угрожать… Не окажись рядом Аполлинер, в военной форме и с забинтованной головой, дамы повыкалывали бы нам глаза своими шпильками…»

Занавес Пикассо поднимается, открывая мою первую декорацию: слева – вывеска «БАЛ», найденная возле Бастилии, на нее направлен красный луч прожектора; в середине – высокое фотопанно с уличным фонарем, освещенное голубым; справа – фрагмент потрескавшейся стены с названием отеля «У прекрасной звезды», подсвеченный желтым…

Я успокоился. Выстроить в первый раз декорации из фотографий – затея немыслимая, но атмосфера создана: именно в такой обстановке должно развернуться придуманное Превером чудесное и жестокое приключение, где смешались любовь и смерть. Идиллия, зародившаяся в трущобах и окончившаяся кровью, несет на себе печать неотвратимости судьбы. Публика аплодирует. Пикассо дружески толкает меня локтем в бок, а оркестр проигрывает первые такты музыки Косма, тоскливой и хватающей за душу, как уличная кантилена. И вот, среди танцевальных па, раздается голос Лориса и в первый раз звучат ставшие знаменитыми слова этой песни:

Вторая декорация: опора воздушного метро «Корвизар» ночью. Ее освещает уличный фонарь, а черная тень, которую она отбрасывает на стену, похожа на силуэт изваяний острова Пасхи. Оттуда появится Судьба. Третья декорация: подъемный мост с улицы Криме. Криме, Криме… Здесь Марина де Берг, одетая в черные чулки, короткую сиреневую юбочку и желтую блузку, обтягивающую грудь (костюм придуман Майо), после весьма чувственного па-де-де, ударом бритвы убивает молодого человека, безумно в нее влюбленного… Поэтичность «Рандеву», страстная, терпкая и волнующая, покорила публику. Пикассо сказал мне: «Получилось очень красиво… И твои декорации тоже хороши… Я и не подозревал, что с помощью фотографии можно достичь такого эффекта…» [61]

В половине двенадцатого – встреча с Мариной де Берг, молодой русской танцовщицей. Вчера утром мы с ней прохаживались по рынку Ле-Аль, среди грудами наваленных овощей. Я купил ей корзиночку персиков. А она призналась, что у нее есть заветная мечта: познакомиться с Пикассо. И я обещал повести ее к нему.

Настоящее чудо: она пришла вовремя. Но такая взволнованная и возбужденная, что была не в состоянии проглотить свой кофе… «Это безумие, – лепетала она. – Как он меня примет? И что я ему скажу? И потом: говорят, что он очень, очень злой!» Я уговариваю: «Вам нечего бояться, Марина. Худшее, что может с нами случиться, это если мы не застанем его дома или он будет занят… В этих случаях там бывает жуткая сутолока… В последний раз набежала такая толпа народу, что я развернулся и ушел, так и не повидав его…»

Марине везет. Пикассо у себя – без рубашки, в голубых шортах. Посетителей немного – человека два-три. Я представляю гостью: «Недавно вы видели, как она танцевала в Театре Сары Бернар…»