Александр Марков: Красота. Концепт. Катарсис

Греческое слово τέχνη, которое мы знаем в форме «техника» (по-гречески это было бы «технике техне», искусственное искусство или техничная техника), буквально означает «готовка», изготовление готовой к употреблению вещи. Поэтому для Аристотеля кулинарное искусство, бесспорно, образцовое искусство – в нем осуществляется цель искусства, «подражание природе», умение делать столь же годные и приятные вещи, какие делает природа. Наливное яблоко и искусное творение повара соперничают за наш вкус, это и есть тот самый «мимесис», «подражание природе»: вовсе не воспроизведение природных объектов (понятия «объект» классическая философия не знала, там это слово означало помеху или проблему, а наш «объект» был «вещью» или «субъектом»), а создание тех же эффектов, которые создает природа. Поварская модель любого искусства сохранилась в понятии «вкус», разработанном уже в новой Европе – идеальные зрение и слух могут быть от природы, тогда как вкус и отчасти осязание и обоняние требуют воспитания.

Другим важнейшим искусством для Аристотеля было мореходство: искусный лоцман знает, где его подстерегают опасности, и умеет провести корабль через бури и скалы, руководствуясь, как бы мы сказали, «опытом и интуицией». Но слова «интуиция» тогда не было, и скорее, искусством здесь была сама возможность спастись, при неотменимости риска. Даже самый опытный мореход может посадить судно на мель; и этим античное понятие опыта отличается от нашего представления об опыте как доказательстве в науке или, наоборот, об опыте как пробах и ошибках в быту: скорее, опыт – умение отнестись к спасению, а искусство – воспитание этого умения.

При этом сразу нужно оговорить, что поэзия (то, что мы называем «творчеством» или «сотворением») к искусству в этом смысле не относилась: так, Аристотель не говорит, что трагедия подражает природе, но что она «подражает действию», действует как миф. Поэзия как пересоздание, пере-сборка мира, создание мира по определенным закономерностям, продолжается в трагедии, а где речь идет о создании природы, там вряд ли можно говорить также о подражании и спасении. Конечно, поэт в западной культуре, начиная с Античности, не только пересобирает мир, но и создает свои инструменты этой пересборки: новые строфы, размеры, ритмы, образы – и поэтическая индивидуальность поэтому не противоречит удержанию такого начального миросозидания.

Кроме того, Сократ, Платон и Аристотель считали важнейшим свойством искусства понимание художником цели (что потом стало соответствовать буквальному смыслу латинского ars – отладка, или членораздельность), для чего он всё это делает, и на основе этого критиковали как тогдашнюю софистическую риторику, подчиняющую себя взаимоисключащим целям, так невольно и поэзию: поэт, действующий заодно с богами, продолжающий божественное ми-росозидание, живет умом богов и не всегда сам понимает, что делает.

Сразу оговорюсь, в частности, широко распространено мнение, что якобы Античность не знала сотворения мира из ничего, а в Библии Бог творит мир из ничего. На самом деле всё точно наоборот: в Библии не сказано, из чего Бог творит мир, важно только указать на всемогущество Божие, на его превосходство над богами других народов; а «творение из ничего», как и само «всемогущество» – это результат попыток евреев объяснить носителям греческой культуры свою веру – грекам, прошедшим искус философии, нужны были не рассказы, а отвлеченные понятия, позволяющие реконструировать предмет. Тогда как античные поэты как раз творят из ничего: создают ритмы, которых раньше не было, образы, которых прежде тоже не было, новые слова и новые чувства. Даже если мы вообразим, что для них материалом был язык – то это будет только наше мнение, потому что языка в нашем смысле Античность не знала, она знала язык как физическую способность к речи, но не как предварительную организацию материала.

Итак, искусство – приготовление не менее готовых вещей, чем те, которые создает природа, это возможность соревноваться с ней и тем самым сделать ее менее страшной. Если мы выделяем какие-то искусства как преимущественные, например, живопись или архитектуру, то только потому, что многие века риторической культуры разными способами передали этим искусствам те свойства, которыми обладает речь свободного человека: дерзновение, наличие замысла, созерцание идеи, создание не просто отдельных эффектов, но целых ситуаций. В самой Античности скульптура или архитектура, наоборот, могли считаться рабским трудом, резать мрамор можно и в плену, тогда как свободные искусства, требующие от человека чувства собственного достоинства, которое в Античности выражалось прежде всего в телесной осанке, мы бы скорее назвали науками.