Татьяна Шаляпина - Угодный богу

Малиновый диск солнца начинал золотиться и растворял тревожные тени ночи, прячущиеся в гуще городских построек.

– Нет, боги не могли придумать такого! – твердо сказала Нефру, глядя на солнце. – Это желание лживых жрецов. Они учат людей вести войны, лицемерить и ненавидеть. Они хотят быть злыми, жестокими, хитрыми, прикрываясь именами богов. Они всех подавляют страхом, суевериями и страшными изображениями богов-идолов, которых выдумали сами.

Она резко развернулась к Аменхотепу:

– Я не хочу, чтобы мой ребенок существовал в таком мире!

Из-за ее спины вырвался солнечный свет и ударил фараона в лицо. На мгновение Амонхотеп зажмурился и отвернулся.

– Скажи мне что-нибудь, – попросила Нефру.

Он посмотрел на нее, но увидел только смутный силуэт в ослепительном золотистом сиянии солнца, бившем у нее из-за спины.

– Скажи, почему людям недостаточно одной любви, им хочется власти? – спросила царица, и голос ее дрогнул.

Фараон молча подошел к ней и обнял за плечи.

Ее рука лежала на животе, там, где начинала расти новая жизнь, жизнь второй принцессы, дочери фараона.

После своей необычной болезни крестьянская девочка стала совсем худой и хрупкой. Старик Хануахет не оставлял ее и девочка очень привязалась к нему, чем вызывала недовольство родителей. Мать потихоньку подсылала младших детей следить за стариком, но Хануахет об этом знал и не смущался. Он также знал, что вскоре покинет дом, потому что девочка уже достаточно окрепла, хотя говорила немного, и глаза ее излучали грусть. Мать думала, что это колдовство старика, хотя и не могла не признать, что именно его появление в тяжелый момент спасло ее дочь от неминуемой смерти.

В ту ночь, как всегда в доме крестьянина, все спали на полу, покрытом грязной соломой, где водились насекомые, вечные спутники бедняков. Дверь с вечера плотно закрыли, и в хижине была полная темнота. Хануахет спал с краю, несколько в стороне от всего семейства. В тяжелом воздухе хижины висела тишина.

И вдруг…

– Я вижу тебя, – заговорила спасенная Хануахетом девочка. – Я понимаю тебя, я знаю, чего ты хочешь.

Старик проснулся. Остальные же, устав от работы и зноя, только завозились, но не открыли глаз.

Хануахет перевернулся на спину и приподнял голову. Он увидел распахнутую дверь и девочку, стоящую в дверном проеме. Она говорила в звездное безлунное небо, то спрашивая о чем-то, то замолкая, точно слушая ответ, а то и смеясь.

Старик смотрел на черный хрупкий силуэт и думал о своем…

– Да, я помогу ему, я передам все, что ты повелишь, – сказала девочка. – Но поверит ли он мне? А тот, второй, что будет подле него, кто он? Он мне нравится. Я встречусь с ним?.. Хорошо, я подожду.

Она замолчала, медленно повернулась, тихой поступью возвратилась на свое место среди спящих и, свернувшись калачиком, мгновенно заснула, будто и не просыпалась Дверь же осталась незатворенной.

Старик закрыл глаза и тут же услышал в голове низкий раскатистый голос:

– Мааби-тури… Теперь ее имя Маабитури. Ты назовешь ее так, и с этим именем ей жить дальше. А ты уйдешь.

– Хорошо, могущественный, – негромко вслух сказал старик. – Я покоряюсь твоей воле.

И, словно в ответ на его слова, в небе, ограниченном дверным проемом, прочертив короткую белую линию, упала звезда.

Три жреца стояли недвижно под строгим взором верховного. Двое из них были давними служителями Амона-Ра, но место убитого на прекрасный праздник долины Брохута теперь занимал молодой жрец Асахадон. Ночные сборы под сводами храма стали с некоторых пор обычным явлением, и жрецы не роптали, если Такенс вызывал их на совет, когда все люди Египта уже спали.

Амон тупо смотрел перед собой белыми глазами, выражающими совершенное безразличие к происходящему. Верховный жрец стоял к нему спиной и не мог видеть равнодушия своего покровителя. Жрецы, в свою очередь, не смели отвести взгляда от Такенса.

– Известно ли вам, слуги Амона-Ра, зачем я собрал вас? – наконец спросил верховный.

– Мы можем лишь догадываться, мудрый Такенс, – пролепетал тонкогубый жрец.

– Боги поручили мне сказать вам правду о великом фараоне Египта, о том, кто смеет нами управлять, кого своими руками мы водрузили на трон. Это не делает нам чести, потому что мальчишка, взращенный среди этих стен, живший взаперти и в постоянном страхе, на кого мы возлагали свои надежды – этот человек вдруг начинает бесчинствовать, словно потерявший разум нечестивец.