Ольга Обухова - Русские цари кистью датского художника

Каждого из них художник рисовал отдельно – он хотел передать на полотне личность каждого, подчеркнуть ее своеобразие. К тому же он, несомненно, понимал, что кто-то из изображенных им на картине детей может со временем стать правителем России. И он вновь и вновь, несколько раз заставлял детей позировать ему, добиваясь наилучшего результата – Лауритцу Туксену хотелось выглядеть достойно в глазах будущей истории.

Что же касается их царственного отца, Александра III, то, по воспоминаниям художника, тот только рассмеялся, увидев результат – таким сам он вышел у Туксена огромным, монументальным. Впрочем, "виной" тому была величественность самой фигуры русского императора – он действительно физически возвышался над всеми окружающими, и "спрятать" его было просто невозможно.

Из-за этого и на финальном портрете датского короля Христиана IX и королевы Луизы Александр III невольно превратился в доминирующую фигуру картины – вместе со своей супругой, Марией Федоровной, он словно составляет ее центр, и как бы заставляет стушеваться остальных участников. Впрочем, в данном случае Лауритц Туксен нисколько не погрешил против истины – по свидетельству многих участников "посиделок во Фреденсборге", все так и было – с приездом туда русского императора он волей-неволей становился своего рода "центром", и на голову – в физическом смысле – возвышался над всеми остальными европейскими аристократами.

Во время своего первого приезда в Санкт-Петербург Лауритц Туксен не упустил шанса побывать в Эрмитаже. Ходил он туда не как "праздный гуляка", а в первую очередь как профессиональный художник, остро и подчас благоговейно подмечающий живописные удачи и поиски своих великих предшественников. Коллекция Эрмитажа, начало которой положила Екатерина Великая, произвела на него неизгладимое впечатление. В какой-то момент даже выяснилось, что он больше увлекается посещениями Эрмитажа, чем своей собственной работой.

В то же время его дневники отразили и немало забавных эпизодов, связанных с пребыванием в Петербурге. После небольшого по размерам, уютного Копенгагена русская столица казалась художнику сказочно-огромной, ее бульвары и проспекты – неправдоподобно широкими. Поражало Туксена и количество народа на улицах, особенно в дни праздников. Он признавался, что ничего подобного ранее не видел – Петербург действительно представлялся ему небывалым видением, своего рода "Северной Венецией", чудесно перенесенной в края, где раньше были болота и плоские равнины с чахлой растительностью. И теперь он видел заполненные дворцами острова, проспекты, и снова дворцы и величественные особняки – и все это на фоне Невы и моря. Это не было похоже ни на Данию, ни на любую другую страну Европы.

В то же время жизнь в Гатчинском дворце познакомила художника с курьезами повседневной внутридворцовой жизни. В частности, он никак не мог привыкнуть, что каждый часовой – а они попадались через каждые 50-100 метров – всякий раз строго спрашивал его фамилию. "И я всякий раз громко и отчетливо отвечал: Туксен", – пишет художник.

Между тем, говорить часовым "Туксен" ему приходилось, может быть, по несколько сот раз на дню: дело в том, что столовая, в которой он завтракал, обедал и ужинал, помещалась в другом крыле дворца, и идти туда приходилось через… несколько десятков часовых. Точно так же – следовать обратно. Но ритуал опознавания оставался неизменным. По уставу, часовые не спрашивали фамилию только у членов царствующего дома.

Перед отъездом Туксена из Петербурга со сделанными им набросками Александра III и Марии Федоровны художника пригласили на официальное торжество в Царское село – там отмечалось совершеннолетие сына Александра III, Великого князя Николая Александровича.

"Это было одно из наиболее запоминающихся празднеств в моей жизни, – пишет художник. – Дворец был роскошно украшен и весь сиял. До этого он был тщательно отреставрирован и стал еще богаче и краше. Гости один за другим входили во дворец и останавливались, пораженные. Да я и сам ахнул от восторга перед открывшимся зрелищем. Все вокруг искрилось, сверкало, как в сказочном замке снежной королевы. Мраморный пол пересекала алая ковровая дорожка. Столы, поставленные буквой "П", были застелены белоснежными скатертями, на которых яркими пятнами виднелись горки апельсинов, лимонов, яблок, серебрились, словно подернутые легкой изморозью, бутылки с шампанским. Всюду царило неподдельное веселье и радость. Великий князь Николай выглядел очень мило. Он был очень похож внешне на свою мать – императрицу Марию Федоровну, с которой мне удалось поговорить по-датски. Я заметил, что между всеми членами царской семьи царят очень простые, по-настоящему дружеские и сердечные отношения. Это был их семейный праздник – но в силу того, что они были царствующими особами, он превратился в большое государственное торжество. В конце концов Николай даже застеснялся – такие ему оказывали почести, в таких превосходных и порой восторженных тонах о нем говорили. Он явно чувствовал, что пока ничего этого не заслужил. Но его бросающаяся в глаза серьезность, основательность, рассудительность подкупают. У него очень хорошие задатки для того, чтобы стать по-настоящему выдающимся правителем".