Илья Вагман - 100 знаменитых отечественных художников

Еще при жизни родителей Тарас был отдан «в науку» к учителю-дьячку, который в течение двух лет обучал его премудростям чтения и письма. Уже в то время одаренный от природы мальчик почувствовал тягу к рисованию. С малолетства уголек и кусочек мела были для него самой большой радостью. Ими юный художник разрисовывал вокруг себя все, что только мог: лавки, столы, стены и двери хаты. Он изображал то, что окружало его в повседневной жизни, но больше всего любил рисовать птиц, животных и людей. Как говорил сам Шевченко, уже тогда он мечтал «сделаться когда-нибудь хоть посредственным маляром». Будучи по-настоящему художественной натурой, он еще в детские годы отличался от своих сверстников. Первым черты «необычности» мальчика заметил его отец, Григорий Иванович. Умирая, он сказал: «Сыну Тарасу из моего хозяйства ничего не нужно; он не будет "абы-каким" человеком: из него выйдет или что-то очень хорошее, или большой бездельник; для него мое наследство или ничего не будет значить, или ни в чем не поможет». Талант Шевченко-художника проявился рано, значительно раньше, нежели талант поэта. Если первые литературные пробы относятся к 1836 – 1837 гг., то наиболее ранний рисунок, который дошел до нас и известен как «Бюст женщины» или «Женская головка», датирован самим автором еще в 1830 г. С этой юношеской работы и началось живописное творчество мастера.

В 1832 г., когда Шевченко исполнилось 18 лет, судьба его круто изменилась. Хозяин юноши помещик Энгельгардт решил иметь в доме собственного квалифицированного художника и потому отправил талантливого крепостного в Петербург, на обучение. Существуют свидетельства, что еще до появления в Петербурге Шевченко какое-то время жил в Вильно вместе со своим хозяином, адъютантом литовского военного губернатора. Некоторые исследователи полагают, что после этого он успел побывать и в Варшаве, где постигал секреты живописного мастерства, обучаясь у Йогана-Батиста Лампи-младшего либо у Яна Рустема, профессора живописи Виленского университета. Этот период жизни украинского художника – один из самых таинственных, поскольку свидетельств о том, что происходило с ним в течение трех лет до появления в Петербурге, нет. Оказавшись в столице Российской империи, Шевченко попал в мастерскую к одному из лучших художников того времени В. Ширяеву. Поначалу особыми успехами он не блистал, но это не печалило старательного юношу. Ведь началось систематическое и по-настоящему серьезное обучение у первоклассного мастера! Вместе с другими учениками Шевченко принимал участие в росписях стен Большого и других городских театров. Желание стать настоящим художником заставляло его в белые ночи выходить в Летний сад и зарисовывать статуи. В 1836 г. закончился четырехлетний контракт обучения Шевченко. Но Тарас остался у Ширяева, очевидно, уже в роли наемного подмастерья. Примерно в это время он подружился с учеником Академии художеств И. Сошенко. Новый друг очень помог ему, познакомив с Е. Гребенкой и конференц-секретарем Академии художеств В. Григоровичем, с разрешения которого Шевченко начал посещать рисовальные классы Товарищества поощрения художников. 21 мая 1838 г. Шевченко был зачислен учеником Академии художеств, где начал обучение под руководством талантливейшего художника К. Брюллова – Карла Великого, как называли его студенты и коллеги. Шевченко же в академии стали именовать «русским Рембрандтом», согласно существовавшему тогда обычаю давать наиболее одаренным учащимся имена гениальных мастеров, манере которых работы этих учеников были наиболее близки. Один из любимых студентов Брюллова, в живописи Шевченко уже тогда достиг больших успехов: за картины «Нищий мальчик, дающий хлеб собаке» (1840 г.), «Цыганка-гадалка» (1841 г.), «Катерина» (1842 г.) он был награжден серебряными медалями. Успешно работал он и в жанре портрета (портреты М. Лунина, А. Лагоды и др., автопортреты) и вскоре стал одним из самых популярных портретистов Петербурга. Удивительно, что позднее Шевченко довольно критично отзывался о себе как о художнике. В его письмах и на страницах «Дневника» нередко встречаются высказывания, подобные такому: «О живописи мне теперь и думать нечего. Это было бы похоже на веру, что на вербе вырастут груши. Я и прежде не был даже посредственным живописцем. А теперь и подавно. Десять лет неупражнения в состоянии сделать и из великого виртуоза самого обыкновенного кабашного балалаешника. Следовательно, о живописи мне и думать нечего».