Илья Вагман - 100 знаменитых отечественных художников

С подачи Нестерова художник А.Е. Архипов начал готовить Павла к поступлению в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, и в 1912 г., пройдя огромный конкурс – 30 человек на место, – он был принят. Молодой человек был жадным до знаний и весьма усердным учеником крупнейших мастеров К. Коровина и С. Малютина. Последний как-то заметил о стиле Корина: «Рисуй, рисуй, Рафаэлем будешь…» И действительно, сравнивая работы двух художников, можно найти немало общего: одинаковое спокойствие фигур, одухотворенность лиц, которые в портретах зрелого Корина похожи скорее на иконописные лики. Но несмотря на то что, по словам Коровина, Павлу был дан «дивный дар рисования», его первая самостоятельная, дипломная работа «Франческа да Римини. Данте в аду» не сохранилась: Корин сам уничтожил картину, потому что наставник назвал ее крайне неудачной. Через два года по окончании училища Корин был удостоен звания классного живописца, а вскоре после этого Малютин пригласил бывшего ученика ассистировать ему в Свободных художественных мастерских. Через полгода Павел стал там преподавателем рисунка и живописи.

Есть разные сведения, с какими настроениями Корин встретил революцию 1917 г. Ни в те бурные, изменчивые 1920-е гг., ни в дальнейшем он не создал ни единой картины, прославляющей новый строй, власть перемен, мощь великой социалистической державы, как делали это многие его коллеги. Однако и в эмиграцию Павел Дмитриевич не уехал. Его выбор казался золотой серединой – не отрекаясь от своих прежних идеалов, выжить среди начавшихся гонений на старый мир. Корин работал с «Окнами РОСТА», создавая агитплакаты по эскизам своих друзей по училищу Маяковского и Бурлюка, рисовал коммунистические транспаранты и лозунги, но одновременно в мастерской на Арбате в атеистических Советах появлялись на свет прекраснейшие, словно светящиеся изнутри иконы, портреты частных лиц и милые сердцу художника палехские и московские пейзажи («Палех», «Москва с Ленинских гор», панорамная «Моя Родина»). Павел Дмитриевич не только учил талантливую молодежь рисунку в Музее изящных искусств (1926-1931 гг.), но продолжал сам усердно и много учиться: в течение двух лет работал в анатомическом театра 1-го Московского университета, чтобы видеть будущие полотна взглядом не только живописца, но и врача; в Музее изящных искусств делал копии с классических образцов, занимался обмерами слепков скульптур Древней Греции, Рима и эпохи Возрождения. Он путешествовал по северу России, посетил Вологду, старую Ладогу, Ферапонтов монастырь, Новгород, где изучал росписи в соборах и церквах, делал зарисовки церковной утвари, фресок старых мастеров Андрея Рублева, Феофана Грека, Дионисия…

Еще в 1920 г. в записной книжке Корина появилось упоминание о задуманной, но так и не осуществленной картине на религиозную тему «Благослови, душе моя, Господа». Возник этот замысел, скорее всего, под влиянием картины А. Иванова «Явление Христа народу». Вообще, Иванов был, пожалуй, единственным подлинным кумиром Корина из отечественных живописцев. Он говорил об Александре Андреевиче: «Вот что значит быть художником! Иванов – самоотверженность и благородство, стремление к истине. Светоч жизни – Иванов. Картина его – школа мастерства, школа великого духа». Кропотливая работа по копированию «Явления…» в размер подлинника продолжалась пять лет, и все это время не отпускали душу Павла Дмитриевича тяжкие думы о судьбе исчезающего в чекистских застенках, гонимого русского духовенства – «За всю Церковь нашу переживал, за Русь, за русскую душу…» Так он шаг за шагом приближался к созданию первой из трех самых известных своих картин.

1925 год стал переломным: скончался патриарх Московский и Всея Руси Тихон, и Корин делал зарисовки на похоронах в Донском монастыре, которые легли в основу нового полотна. Он и название дал ему заранее – «Русь уходящая», объясняя это так: «Для меня заключено нечто невероятно русское в понятии "уходящее": когда все пройдет, то самое хорошее и главное – оно все останется». (Однако имеются сведения, что название это дал картине Горький, а сам художник назвал ее куда более жестко и неумолимо – «Реквием».) Восемь лет ожесточенной, изнуряющей душу и тело работы, и вот они все, исполненные в небогатой контрастной, черно-коричнево-серо-белой гамме: «Схимница из Вознесенского Кремлевского монастыря в Москве», «Отец Сергий Успенский-старший», «Схиигумен Митрофан и иеромонах Гермоген», «Отец и сын Чураковы» – резчик по дереву и реставратор, непреклонность духа и мечтательность, две русские судьбы, о которых Павел Дмитриевич скажет: «В этих двух я верю». Далее шли «Архимандрит», «Митрополит Ленинградский Пимен» и «Митрополит Трифон», замученные молоденькие монахи и монашки, слепые и калики, сирые и убогие… Это была Русь Корина, Русь уходящая… Все портреты и наброски должны были превратиться в великое, поистине пророческое произведение искусства, да так и остались разобщенными, с лишь наметившимися связками, чудом сохраненными «Этюдами», потому что не посмел художник воплотить в картине неоконченную, недовыстраданную мысль…