Сара Торнтон - Семь дней в искусстве

Одна из причин приобретения на аукционе заключается в возможности избежать длительных переговоров с первичными дилерами: они заинтересованы в выстраивании карьеры своих художников и потому стремятся продавать только коллекционерам с хорошей репутацией. Чтобы приобрести картину известного художника, ежегодно выставляющего на продажу ограниченное число работ, нужно ждать в очереди – столь длинной, что многие желающие так никогда и не входят в круг посвященных, чтобы получить «предложение на покупку». Некоторые завсегдатаи аукционов жалуются на «полное отсутствие материала на рынке» и на «недемократичные» методы ведения дел первичными дилерами. «Честно говоря, – заявляет эксперт «Сотби», – я думаю, что листы ожидания неприличны. Аукцион избавляет от этих иерархических списков, и вы можете вдруг оказаться в самом начале очереди – надо лишь поднять руку последним».

В 18 часов 50 минутя поднимаюсь по лестнице в аукционный зал и присоединяюсь к представителям прессы, которые толпятся в небольшой части зала, отделенной красным шнуром. Пространство организовано так, что и без слов ясно: журналисты должны знать свое место. На аукционе «Сотби», посвященном произведениям старых мастеров, нам раздали огромные – просто оскорбительные – белые стикеры с надписью: «ПРЕССА». В иерархическом мире денег и силы репортеры явно находятся на самой низшей ступени. Как сказал один коллекционер о ком-то из журналистов, «сразу видно, что он зарабатывает немного. Он действительно не имеет доступа к важным людям, поэтому вынужден непрерывно печатать свои статьи. Что за радость слоняться вокруг большого стола, когда твое присутствие там нежелательно!»

Но одна журналистка, пишущая для «Нью-Йорк таймс», является исключением из правил. Кэрол Вогел отведено персональное сиденье перед красным шнуром: она может вставать и расхаживать рядом с кучкой репортеров. Унылая стрижка-боб и сапоги на высоких каблуках. Кэрол Вогел – надменное олицетворение могущества ее газеты. Я вижу, как она разговаривает с некоторыми преуспевающими дилерами и коллекционерами. Эти люди охотно общаются с миссис Вогел, поскольку хотят влиять на ее репортажи, хотя содержащиеся в ее статьях советы и попытки проникнуть в суть вещей на деле не более чем хороший пиар.

В загоне для прессы находится и Джош Баэр. Он не журналист, но он более десяти лет выпускает электронный бюллетень «The Baer Faxt», в котором, в частности, сообщается о тех, кто покупает и сбивает цены на аукционах. Баэр немного напоминает Ричарда Гира, он держится так же невозмутимо, у него густые седые волосы и очки в черной оправе. Его мать – довольно известная художница-минималистка, а он уже десять лет владеет галереей, поэтому хорошо разбирается в окружающей обстановке. «Бюллетень способствует созданию иллюзии прозрачности, – признается он. – Люди имеют слишком много разнообразной информации, но недостаточно образованны. Их эрудиция – показная. Они смотрят на картину и видят ее цену. Они думают, что ее настоящая стоимость – это аукционная стоимость». Хотя мир искусства в общем и рынок искусства в частности непроницаемы, секретов становится меньше, если вы входите в конфиденциальный круг. Как объясняет Баэр, «люди любят говорить о себе и показывать, что им известно то, что знают другие. Я отстаиваю это стремление прямо сейчас – чтобы создать у вас впечатление моей значимости».

Большинство репортеров здесь интересует конкретная информация. Они записывают цены и наблюдают за теми, кто торгуется и покупает. Такие журналисты не занимаются критикой. Они не пишут об искусстве, их ремесло – узнавать, кто что делает. Тактика одних – «распознавать жетоны», то есть записывать номера жетонов у входящих, чтобы позже, во время торгов, можно было сказать, кто купил работу, когда аукционист громко объявит номер. Другие представители прессы стараются замечать, кто где сидит. Репортеры жалуются на стесненные условия и плохое обозрение. Они смеются над напыщенным коллекционером, которому предоставили «плохое место», и шутят о том, как лучше назвать человека, пробирающегося к этому стулу. «Особенный», – говорит сдержанный британский корреспондент. «Плебей», – говорит Баэр. «Клоун», – раздается чей-то решительный голос.

Аукционный зал рассчитан на тысячу человек, но выглядит менее вместительным. Каждое место указывает на статус и величину состояния занимающего его человека. В центре зала сидят заядлые коллекционеры Джек и Джульетта Голд (это не настоящие их имена). Обоим супругам под пятьдесят, у них нет детей. Каждый год в мае и ноябре они прилетают в Нью-Йорк, останавливаются в своем любимом номере в «Четырех сезонах» и устраивают обеды с друзьями в «Сетте Меццо» и «Балтазаре». Джульетта говорит: «Есть стоячие места, ужасные места, хорошие места, очень хорошие места и места в проходе – они лучшие. Есть крупные коллекционеры, которые покупают, – они впереди, менее крупные – справа. Серьезные коллекционеры, которые не покупают, располагаются дальше. Затем, конечно же, есть продавцы, скрывающиеся в персональных ложах наверху. Это целый ритуал. За несколькими исключениями каждый сидит именно там, где сидел в прошлом сезоне». Другой коллекционер говорил мне, что вечерние торги похожи на «шествие в синагогу в дни покаяния. Все знают всех, но видят друг друга только трижды в году, поэтому наверстывают, увлекаясь болтовней». Существует немало анекдотов о коллекционерах, которые настолько заболтались, что позабыли назначить цену.