Сара Торнтон - Семь дней в искусстве

Оливеру Баркеру, сотруднику «Сотби», который и предложил выставить вещи из ресторана «Pharmacy» на аукцион, понравился первый опыт работы с художником: «Дэмиен очень увлеченный, сообразительный, трудолюбивый. Он всецело разделил наши заботы, одобрил график торгов и тому подобное. Он имеет чутье бизнесмена, но также любит рисковать. Это мощное сочетание».

Художники, хорошо продающиеся на аукционах, зачастую одновременно являются предпринимателями. Возможно, коллекционерам, сделавшим деньги в бизнесе, нравится видеть в художниках, которых они покупают, собственное отражение. Или, как считает Фрэнсис Аутред, специалист по послевоенному и современному искусству, «многие художники сегодня преуспевают благодаря твердым деловым принципам». Здесь образцом может служить Уорхол и его «Фабрика». Как и Уорхол, Хёрст разработал стратегию производства, поддерживающую уровень запросов коллекционера; например, он создал около тысячи «уникальных» картин из точек [13] В сентябре 2008 г., в день, когда банк «Lehman Brothers» потерпел крах, Хёрст продал на торгах в «Сотби» более двухсот своих работ, объединенных названием «Красота навсегда в моих мыслях», прямо из мастерской. Коллекция была продана за 111 миллионов фунтов стерлингов; это был последний большой всплеск на арт-рынке. Весной 2009 г. Хёрст сказал мне: «На аукционе явно ощущался конец чего-то. Я планировал завершить серию (точки, кружочки, бабочки и др.), но оказалось, что надо безжалостно ее остановить. Я очень спокойно делал эти новые [написанные руками голубые] картины, и аукцион был громким. На том для меня все и закончилось». – Примеч. автора. Совсем недавно Хёрст «сосчитал» свои картины с точками. Их точное число – 1365. Более того, художник собирается вернуться к своей любимой теме. Сейчас он работает над картиной, в которой будет миллион точек, и планирует завершить ее через несколько лет. – Примеч. переводчика . .

Последние два лота продались без заминки. Если торги заканчиваются, они просто заканчиваются. Нет торжественного финала, нет аплодисментов, только еще один удар молотка и короткое «спасибо» от Бёрга. Люди, беседуя, группами выходят из зала. Я слышу, как несколько молодых дилеров, работающих в галереях вторичного рынка, смеются по поводу «безумных» цен и своего недавнего горячего спора о том, будет ли когда-нибудь продан Ричард Принс более чем за миллион долларов [14] В мае 2005 г. «Запутавшаяся медсестра» Ричарда Принса была продана за 1 миллион 24 тысячи долларов, а всего через три года (в июле 2008 г.) другая картина с медсестрой («Медсестра за границей») была продана за 7 миллионов 500 тысяч долларов. К июлю 2009 г. цены на картины Принса опустились ниже 3 миллионов долларов. – Примеч. автора. .

В очереди в гардероб я сталкиваюсь с Доминик Леви, художественным консультантом, когда-то работавшей в «Кристи» и умеющей видеть сквозь туман и зеркала аукциона. Я спрашиваю, каково ее мнение. «Для произведений, продающихся дешевле пяти миллионов, рынок потрясающе широкий, как никогда», – говорит она. «Но я удивлена, что рынок дорогих работ сегодня был такой поредевший, – добавляет она, понизив голос. – Несколько раз я уже собиралась написать в моем каталоге „не продано“, как вдруг Кристофер – это один из лучших его аукционов – умудрялся добыть откуда-то еще одну ставку».

Когда я выходила через вращающиеся двери на холодный нью-йоркский воздух, мне в голову пришло два афоризма: «сорвать большой куш» и гладиаторская метафора Бёрга – «настоящий Колизей». Конечно, людей приводит в аукционный зал любовь к искусству, но они становятся участниками спектакля, во время которого стоимость в конечном счете убивает все другие достоинства произведения.

Калифорнийский институт искусств (CalArts, как его ласково называют) не только находится на другом конце страны, но это еще и другая составляющая мира искусства. Здесь занимаются всесторонним изучением художественных произведений – пусть даже в финансовом отношении (по крайней мере, на данный момент) они почти ничего не стоят. Я сижу одна в классе F-200, где нет окон, цементные стены и работают долговечные лампы дневного освещения. Здание института напоминает подземный бункер, защищающий тех, кто внутри, от легкомысленных соблазнов южного калифорнийского солнца. Коричневое ковровое покрытие, сорок кресел, четыре стола, две классные доски и одинокое большое кресло-мешок, – я пытаюсь понять, как в этом безвоздушном пространстве можно стать великим художником.