Лев Колодный - Илья Глазунов. Любовь и ненависть

«У меня были какие-то нищие нарисованы, вот и вызывали, песочили на партбюро. На первый вопрос я ответил… Потом в институте нам вдалбливали в головы то, что Маленков сказал о правде жизни, что нам нужны Салтыковы-Щедрины и Гоголи, а типическое – это не то, что мы видим… Ну, это все известно».

Да, ответил. Мне-то ясно, о чем шла тогда речь на партбюро, потому что в то самое время часами слушал лекции о типическом, об «изображении действительности в ее революционном развитии», идейности и партийности, классовом подходе и всех прочих материях, как понимала их партия, от имени которой сделал доклад Георгий Максимилианович Маленков, второй человек в стране при жизни великого Сталина, унаследовавший после его смерти, но не сумевший удержать в своих пухлых руках громадную власть, вырванную в 1956 году Никитой Хрущевым со товарищи.

О типическом в Советском Союзе без конца, до одурения рассуждали филологи на лекциях, рассказывали учителя русской литературы в школе. Защищались сотни диссертаций на тему, как это типическое понимать в свете учения классиков марксизма-ленинизма. Типическое и соцреализм существовали неразрывно, их, как шоры на морды лошадям, надевали на головы художников, чтобы направить по единственно правильной борозде, проложенной на целине творчества партией Ленина. Нашли у него цитату: «…типичное то, что Маркс однажды назвал „идеальным“ в смысле среднего, нормального типичного капитализма» (ПСС. Т. 5. С. 246–247).

Если же типическое то, что нормально, идеально, значит, нельзя советским художникам вдохновляться образами прошлого, тем более церквями, религией, царями и патриархами, поскольку за норму брались другие образцы. Ленинских и Марксовых слов было мало, чтобы вдохновить тысячи творцов на обман, фальсификацию действительности, заставить не обращать внимания на калек, нищих, инвалидов, бедных, униженных и оскорбленных, все внимание сосредоточить на передовиках труда и ударниках великих строек, куда отправляли непременно на практику студентов художественных училищ и институтов, как в колхозы.

Поэтому пришлось второму лицу в партии выступать с докладом, где под громовые аплодисменты прозвучала ставшей крылатой фраза: «Нам Гоголи и Щедрины нужны».

Остряки тут же подхватили эти слова, дав им рифмованное продолжение:

Если до выступления Маленкова сглаживали любые конфликты и противоречия, «лакировали действительность», опровергая тем самым важнейшее положение философии марксизма, что жизнь есть борьба противоречий, то после речи вождя везде и всюду стали требовать конфликты в революционном развитии, насилуя творчество художников.

«На деле это был обывательский мещанский конфликт, ограниченный рамками ЖЭКа: сорванец-мальчишка, разбивший стекло, не выучивший урок школьник и т. п. На выставках появились: „Таня, не моргай!“, „Родное дитя на периферию“, „Разоблачили бракодела“, „На школьном вечере“ и другие. Мелкое зубоскальство подменяло подлинный драматизм».

Так сформулировал отношение к давившим душу обстоятельствам Глазунов спустя пятнадцать лет, но тогда, в последних классах школы и на первых курсах института, он не писал мемуаров, а молча, никому, даже друзьям, не высказывая своих чувств, страдал от сознания безысходности и одиночества.

Когда вызывали на партбюро юного Глазунова, все, кто творил, были ошарашены, пришиблены, унижены, запуганы карательными постановлениями партии о журналах «Звезда» и «Ленинград», травлей Анны Ахматовой, Михаила Зощенко, «безродных космополитов», театральных критиков, многих признанных мастеров культуры. Художники были парализованы, не знали, с какой стороны их ударят, за какие грехи, за какой уклон, правый или левый. Каждый жил в страхе, что снова, как до войны в тридцатые годы, во время чисток партии и массового террора, начнутся аресты.

С партбюро перешел я на комсомол, поинтересовавшись членством Ильи Глазунова в рядах ВЛКСМ, при каких обстоятельствах и когда вступил в его ряды, в 14 лет или позже.

– Нет, в комсомол меня принимали в шестнадцать лет…

– В душе вашей отозвалось это как?

– Никак. Я даже не помню. Взяли список всей группы. И спросили, кто не сдал фотографии на билет? Все сдали. Потом выдали всем комсомольские билеты.