Мэттью Стерджис - Обри Бердслей

Сразу после этого визита к Обри и Элен приехал Смитерс. Они пригласили к себе местного фотографа У. Дж. Хоукера, оказавшегося – поистине мир тесен! – старым другом Кокрана. Два снимка Обри за рабочим столом, сделанные Хоукером, даже с точки зрения модели были удачными, но вид «трудолюбивого отшельника», с которым он позировал перед фотокамерой и который сначала весьма порадовал Смитерса, оказался обманчивым. Снимки еще не были готовы, а у Обри случилось очередное горловое кровотечение – первый приступ после переезда в Борнмут. Его удалось быстро остановить, но, несмотря на строгий курс манипуляций и лекарственную терапию, предписанные доктором Харсентом в таких ситуациях, Обри продолжал кашлять кровью и в первые недели марта.

Тревога врача усилилась, когда он заподозрил у своего пациента и внутреннее кровотечение. Диагноз доктора Харсента о туберкулезе печени был очень сомнительным. Более вероятной причиной являлись геморроидальные узлы, но Бердслей сильно испугался. Этот инцидент имел серьезные последствия: от планов поехать в Лондон пришлось отказаться.

Влияние на состояние здоровья сына климата теперь уже не вызывало у Элен сомнений. Она спросила доктора, где Обри лучше всего провести весну. Так как долгое путешествие исключалось, Харсент предложил Нормандию или Бретань, но выразил опасение, что и с этим придется подождать. Обри должен набраться сил. Восстанавливался он медленно. У Бердслея снова началась депрессия, а тут еще портной Доре потребовал оплатить счет, достаточно крупный, пригрозив тем, что обратится в суд. Пришлось попросить Поллитта выдать авансом 20 гиней в ожидании «Бафилла» и нескольких иллюстраций к «Лисистрате», раскрашенных самим автором.

Дело удалось уладить миром, а вслед за этим произошло приятное событие. Приехала молодая актриса, принимавшая участие в гастролях театральной компании Буршье в США. Девушка привезла интересные новости о Мэйбл. Обри был тронут тем, что сестра беспокоится о нем и собирается подробно написать ему о себе.

Душевное состояние Бердслея улучшалось. Он пошел на поправку. 18 марта Обри смог посетить вечерний симфонический концерт в ботаническом саду. На всякий случай рядом с ним сидел доктор Харсент. По дороге домой Бердслей сказал, что это был замечательный подарок для него после долгой разлуки с музыкой. К счастью, волнение, испытанное им во время исполнения Четвертой симфонии Бетховена, не спровоцировало рецидив, которого все опасались. Удивляться тут не приходится. Четвертая симфония – одно из редких в наследии Бетховена лирических сочинений крупной формы, в которой композитор излил целый поток радости и любви к жизни.

Интервью в The Idler напомнило о Бердслее читающей публике и стало приятным всплеском былой славы и популярности. Он получил записку от мистера Кинга [122]. Были и другие поводы для радости: сигнальные оттиски «Пьеро минуты» выглядели изумительно, а Дент планировал карманное издание «Смерти Артура» с повторным использованием некоторых иллюстраций.

Бердслей пытался продолжать работу даже во время изматывающих приступов кашля. Он сделал портретный рисунок Бальзака для корешка запланированного Смитерсом издания «Сцен парижской жизни». Кроме того, Обри начал обдумывать следующий большой проект.

Рисование было утомительным только из-за прилагаемых при этом физических усилий, что мешало доводить до конца любую работу, но Бердслей мог строить планы, делать наброски и сочинять. Он начал читать сочинения Жака Казота, французского автора XVIII века, пристрастившегося к мистике и каббале и ставшего мартинистом. Мартинисты, исповедовавшие мистическое и эзотерическое христианство, описывали падение первого человека из божественной сути в материальную, а также способ его возвращения с помощью духовного просветления, достигаемого при сердечной молитве. Обри задумал написать эссе в схожем ключе и сделать к нему цветные иллюстрации. Он начал рассказ «Небесная возлюбленная», и почти сразу на столе появился рисунок к нему, но и то и другое осталось незавершенным. Бердслей постоянно переделывал эскиз заглавной иллюстрации, и вскоре акварельный портрет героини оказался окончательно испорченным. Он, правда, закончил и отправил Смитерсу акварель с изображением мадемуазель де Мопен, который Леонард решил вставить в один (!) экземпляр издания. Так на свет появилась поистине уникальная книга. Этот образ продолжал занимать Обри, и он объявил о своем намерении во что бы то ни стало проиллюстрировать весь роман.