Виктор Меркушев - Зеленое солнце Санкт-Петербурга

© Меркушев В.В., 2020

© «Знакъ», 2020

Если, находясь в центре города, среди духоты и зноя, каким нередко у нас бывает отмечено начало лета, вам захочется отдохнуть, то ничего нельзя предпринять лучше, нежели пойти к Пушкину, на Мойку, 12. Прямо на его очередную годовщину. Здесь всё по-домашнему просто – под стать величию и простоте русского гения. Стоят белые чистые скамейки, цветёт сирень, зелёный мощёный двор наполнен стаями голубей, шмелями и стрекозами – всё так, словно бы и не было двух прошедших веков и всегда было только это пронзительное небо над головой, солнечные искры на стёклах, ровное стрекотание кузнечиков и голоса птиц. Сюда, в этот двор, не заходят праздные толпы, и тишина над построившимися в каре зданиями раскрашена невозмутимой бирюзой покоя. Верхние этажи залиты солнцем, а внизу, словно в огромном каменном бассейне, плещутся тени: синие, фиолетовые, розовые, голубые. Если верить Наполеону, считавшему, что дух человека при определённых условиях мистическим образом воплощается в его окружение, то эта чистая и звенящая вибрация бытия, коснувшаяся вас у стен дома, несёт на себе «это лёгкое имя – Пушкин».

А, может быть, это волнующее чувство обусловлено сопричастностью бесконечному «прекрасному союзу», членство в котором полноценно обретается только здесь. Хотя, кто знает, сколько следов хранят эти камни и чьи души скользят над светлым паркетом комнат. Но это знание для нас закрыто, да и пришли мы, собственно, к Пушкину.

В лишённом, на первый взгляд, всякого смысла сегодняшнем времени, в котором необходимость неотличима от случайности, проступает прекрасная определённость, уже почти не связанная с тем, что обнаруживается сразу же, стоит только миновать глубокую каменную арку на набережной. Сердцу привычно стремление к дальнему, обретение несуществующего, желание вместить в себя утраченное. Все мы подсознательно тянемся к Пушкину; его образ, преображённый временем и фантазией, не утрачивая реальных очертаний, обрёл качества сказочного героя и тем самым – свойство неизменно присутствовать в лучших проявлениях нашего «я». Над ним не тяготеет ни идеология, ни иные предрассудки, разделяющие людей.

Он наш. Он во всех и в каждом в отдельности.

Пожалуй, Мойка, 12 – это одно из немногих мест, хранящее следы безвозвратно исчезнувшего пушкинского Петербурга, который, в отличие от Петербурга Достоевского, почти исчез за более поздними архитектурными наслоениями. Ведь если выйти на набережную и окинуть взглядом городской вид по обе стороны от Певческого моста, то кроме двух, появившихся здесь, творений Монферрана, Петербург совсем не изменился с той, пушкинской поры. Хотя, когда на город опускаются белые ночи, и становится светоносным огромное воздушное пространство, которое прижимает дома к земле, наваливаясь на них своим тяжёлым прозрачным телом, смешивая таким образом с небом и металл, и асфальт, и камни зданий, которые теперь кажутся взвешенными в этой фантастической смеси из лучей, горячего воздуха и влажной выбеленной тени, Петербург оказывается вне времени, более всего похожим на бессмертные пушкинские строки:

Пушкинский Петербург, со свойственным ему аристократизмом и изысканностью, возвращается к нам во время белых ночей, несмотря на то, что город не тонет в цветной мистерии огней и не прячется за бархатными портьерами тени, а напротив – жёсткий дневной свет струится отовсюду как на полотнах Боттичелли. Белая ночь – это рококо природы: болезненная хрупкость, неравновесные формы, застывшие в невесомости, абсолютная закрытость для непосвящённых. Таким, скорее всего, представляется наш город, современный Пушкину, возникший наперекор стихии на коричневых туманных болотах и вызванный к жизни обострённостью восприятия по причине бесконечного и непрекращающегося света. Пушкинские дни, белые ночи, меняющий свои обличия город, бредящий прошлым и порождающий иллюзии. Особенно ощущаешь это, когда дойдя до моста, переводишь взгляд с дома, в котором жил Пушкин, на дальние здания вдоль набережной и не находишь между ними никакой разницы.

Когда рассматриваешь открытки с городскими достопримечательностями, Петропавловская крепость невольно обращает на себя внимание непривычным для такого рода изображений вечерним освещением и огромным небесным пространством, застывшим над лаконичным остроконечным силуэтом. Подход фотохудожников к этому архитектурному памятнику понятен, но, на первый взгляд, есть что-то в такой подаче противоречащее её образу мрачного бастиона самодержавия, каковым она непременно предстаёт в любом путеводителе или справочном издании.