Анна Шерман - Токио. Колокола старого города

Лицо у госпожи Дайбо похоже на цветок, ирис.

В отсутствие жены Дайбо обслуживанием занималась красивая, но неприветливая помощница Маруяма, которая принимала заказы и выписывала счета. Если Дайбо куда-нибудь уходил или был занят сортировкой кофейных зерен, кофе готовила Маруяма. С ней я никогда не заговаривала.

Чем дольше я жила в Токио, тем больше кофейня «Дайбо» становилась местом, куда я шла, когда что-то не так.

В этом смысле я была не одна. Однажды в кофейне появилась сумасшедшая японка. Став рядом со мной, она высыпала на прилавок содержимое огромной сумки и принялась рыться в тюбиках губной помады, использованных носовых платках, пакетах чистых бумажных салфеток, обломках карандашей, обрывках бумаг и щеток для волос.

Маруяма свирепо взглянула на женщину, осквернившую безукоризненно чистый прилавок. Ее лицо выглядело маской театра но : «разгневанная красавица». Впрочем, она ничего не сказала, потому что Дайбо ничего не сказал. Он, как всегда, улыбался.

– Что я могу вам предложить? – спросил он.

– Мне капучино. Можете сделать для меня чашку?

– Нет. Я не подаю кофе со вспененным молоком.

– То есть что значит «не подаете»? – выдохнула она, продолжая рыться в своем утиле: косметике, канцтоварах и прочих цацках, которые она запихивала обратно в кожаную сумку. – Как это нет капучино! Во всем мире его подают!

– А мы нет, – мягко ответил Дайбо. – Не желаете чего-нибудь другого?

– Дайте мне кофе с молоком, что ли, – согласилась она.

Дайбо повернулся спиной и снял с полки винтажную чашку Бидзэн. Он мне как-то говорил, что любит простую глазурь и что эта чашка – его любимая, «потому что видно, как ее обжигали. Глина не умеет лгать. Она всегда остается самой собой». О чашках из белого китайского фарфора, которые я всегда выбирала (абсолютно белые, без единого изъяна), он отзывался: «Они красивые, конечно, но никогда не знаешь, что у них под глазурованным покрытием. Я им никогда не доверял».

Дайбо поставил кофе на прилавок. Женщина пила и становилась тише, разумнее, спокойнее.

Настала моя очередь.

Дайбо положил зерна для моего кофе в мятую, старую алюминиевую мерную кружку. Смолол зерна и насыпал молотый кофе в матерчатый фильтр. Он смастерил его сам из небеленого тонкого полотна и толстой проволоки, которую согнул, пользуясь бутылкой от виски. Взял кофейник из нержавейки и принялся лить горячую воду сверкающей нитью, капля за каплей, на кофе. Он был абсолютно спокоен, двигались только руки…

Дайбо налил в кофе молока, процедив его так, чтобы на поверхности не оставалось никаких пленок. Чашка была белой, как луна.

Выпей! И исцелись.

В баре стеклянные стены. На много этажей ниже протянулись районы Ханакавадо и Каминаримон: бледно-золотистый свет фар, золотые огни уличных фонарей, золотистая подсветка под карнизами храма Сэнсо-дзи, золото на каждом освещенном снизу уровне красно-золотой пятиэтажной пагоды, стоящей рядом с храмом. Пятна золота на Вратах Грома, ведущих к храму. На крыше зала «Сухое пиво» компании «Асахи» красуется «Золотое пламя» Филиппа Старка, которое каждый в Асакусе именует не иначе, как kin no unko , золотая кучка. Башня Скайтри («Небесное дерево») и несколько неоновых баннеров караоке-баров придают всему ландшафту оттенок цвета «электрик». Слишком темная река Сумида, текущая в кромешной черноте на восток, совсем не видна.

Я сидела в баре в полном одиночестве и читала Сутру лотоса .

Трудно услышать эту Дхарму 27 … Также трудно встретить человека, который может слушать эту Дхарму. Если сравнить, то это как с цветком удумбара, который всем нравится и всех радует, но который распускается всего раз за долгое-долгое время.

Я вспоминала, как выглядит цветок удумбара, как вдруг кто-то тронул меня за локоть; его пальцы были легки. Он был молод, с замечательной челкой и в дорогом костюме.

– Простите! – обратился он. – Наш… коллега хотел бы попрактиковаться с вами в английском. Вы не присоединитесь к нам?

Он запнулся на слове коллега , указав при этом на три пустых стула между мной и древним, почти лысым человеком в двубортном костюме в тонкую полоску. У того были очки с очень толстыми линзами; левый глаз был закрыт настолько плотно, что веко казалось пришитым.