Николай Коняев - Ангел над городом. Семь прогулок по православному Петербургу

Последние годы жизни Досифея старалась жить в полном уединении…

Ее хоронили торжественно. На похороны явилась вся московская знать, и во главе всех главнокомандующий Москвы граф Гудович, женатый на графине Прасковье Кирилловне Разумовской.

Тело затворницы положили у восточной ограды Новоспасского монастыря (там размещалась усыпальница рода Романовых), на левой стороне от колокольни. Могилу ее покрыли диким камнем с надписью: «Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве 25 лет и скончавшейся февраля 4 дня 1810 года».

Можно только подивиться, как чудовищно несправедливо устраиваются судьбы в доме Романовых: родная дочь императрицы Елизаветы Петровны становится монахиней-затворницей, а чужеземка Екатерина – императрицей. Но могло ли быть иначе, если преемники Петра I и заняты были чудовищно несправедливым делом? Из Святой Руси строили они рабовладельческую империю, где рабами становились сами русские.

Безошибочным было подлое классовое чутье стремительно формирующегося класса дворян-рабовладельцев. Они согласны были принять любого государя, лишь бы этот император был как можно более чужим по крови порабощенному ими народу.

И вот когда думаешь об этом, снова встает вопрос, а не для того ли, чтобы постигли мы эту страшную правду истории послепетровской России, и изнашивала полковничий мундир блаженная Ксения?..

Мы уже говорили, что «дщерь Петрова», взойдя на престол, начала свое правление с установления культа Петра Великого. Именно с ее правления имя Петра I начало обрастать мифами, перекочевавшими в XIX веке в академические и университетские труды историков как бесспорные исторические факты.

Руководствовалась Елизавета Петровна сугубо практическими мотивами: необходимо было обосновать свое воцарение, закрепить в общественном мнении право на русский престол за петровской линией семьи, но как и во всем при Елизавете Петровне, практическая необходимость совместилась тут с логикой дальнейшего онемечивания династии Романовых.

И это нисколько не противоречило тому, что вообще правление Елизаветы Петровны, умевшей, как свидетельствуют очевидцы, лучше всех в стране исполнять и русские пляски, и французский менуэт, представляется достаточно успешной попыткой русификации антирусских петровских реформ, «уроднения» их. Благотворные последствия этой русификации не замедлили сказаться.

Пожалуй, только во времена правления Елизаветы Петровны начала ощущаться мощь новой рабовладельческой империи. Никогда раньше так легко и блистательно не воевала русская армия. Была, наконец-то, окончательно сокрушена Швеция; русские войска вступили в войну с Пруссией и легко победили едва ли не самую сильную в Европе армию короля Фридриха.

Пал Берлин, во взятом Кенигсберге, еще не забывшем бестолкового студента Эрнста Иоганна Бирона, вместе с другими жителями принес присягу русской императрице философ Иммануил Кант. Присяга Канта – в каком-то смысле символ царствования Елизаветы Петровны.

Другой символ этой эпохи – наш великий Ломоносов, который и университет организовал, и сам был, как известно, первым нашим университетом. Охваченный пафосом строительства невиданной империи, соединяющей навсегда Россию с немецкой династией, он писал:

Но деятельность Ломоносова на благо империи этим не ограничилась. Великий знаток русского языка В. И. Даль, печалясь, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большей сподручности переводов с языками западными, сказал: «Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка».

Мысль Даля о том, что русский язык стараниями классиков оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, была актуальна и в XIX, и в XX веках, актуальной она остается и в наши дни, когда объем невыраженных национальных мыслей достиг той критической массы, которая, разрушая последние нравственные ориентиры, глухим безъязыким отчаянием задавливает всю страну, грозя похоронить под собою саму русскую нацию.