Алексей Тарунов - Дубровицы

Генерал-губернатор одновременно послал подольскому земскому исправнику предписание явиться в село Дубровицы по первому требованию предводителя- «для надлежащего по сему предмету содействия».

К «пользованию» М. А. Дмитриева-Мамонова пытались одно время привлечь и самое крупное медицинское светило Москвы – доктора Ф. П. Гааза. Но Федор Петрович, осмотрев пациента, поспешил отказаться от сомнительной чести. Возможно потому, что не обнаружил явных признаков болезни.

О пристальном внимании Петербурга к «сумасшедшему» свидетельствуют письма А. Я- Булгакова за 1827 год. «Волков в мае просил у меня коротенькую записку о болезни графа, его действиях, упражнениях и прочее. Я ему составил маленькую «нотице»,- писал опекун в конце июня.- Бенкендорф ее показывал государю, который изволил ее взять к себе, приказав от времени до времени извещать его подобными записками, что с Мамоновым происходит…»

Временами Матвей Александрович совсем не выглядел помешанным. Он часами писал и читал. От него тщательно скрывали известия о событиях на Сенатской площади, о следствии, казнях и ссылках декабристов.

«Однажды,- признавался Булгаков,- разговор зашел о сыне генерал-адъютанта Григория Ивановича Чернышева Захаре. Граф расспрашивал, против кого был заговор, на какое осужден наказание Чернышев, куда сослан… Показывал довольный вид и говорил с жаром, какого я не примечал в прежних разговорах… Я однако ж прервал разговор».

«Повинуйтесь слепо всему, что от вас требуют, сделайте это усилие над собою, не давайте повода к жалобам…»- требовали от графа опекуны и медики. Это звучало как заклинание всех благонамеренных подданных российского самодержца.

Любые попытки протеста пресекались жесточайшим образом. Доктор Маркус то и дело грозил графу холодной ванной или смирительной рубашкой. Надзиратель его, немец Зандрарт, доказывал подопечному, «что он никогда не получит свободы, ежели не будет повиноваться власти всеми признаваемой».

Изощренные издевательства не могли не надломить психики даже такого могучего от природы человека, каким был граф Матвей Александрович. Через несколько лет «лечения» он стал спокойным и почти смирился со своим положением.

В одно из своих последних посещений графа А. Я. Булгаков нашел в нем большую перемену:

«…Видно, что он сумасшедший. Глаза впали, и худ в лице, огромные усы и бакенбарды дают ему страшный вид, говорит ужасным басом. Мне кажется, ему не выздороветь. Он впадает в уныние, но это состояние может долго продлиться. Причина сумасшествия никогда не истребится. Неограниченное его честолюбие и гордость никогда не удовлетворятся, а поэтому и будет его съедать этот червяк».

«Какое странное явление судьбы! – писал о Дмитриеве-Мамонове Петр Андреевич Вяземский.- Все, кажется, улыбалось ему в жизни, но со всем счастием мчали его к бездне неукротимое, неограниченное самолюбие и бедственность положения нашего. Ни частный ум его, ни ум государственный, или гений России, не могли управить им: он должен был с колесницею своею разбиться о камни.

Так грустно тянулась и затмилась жизнь, которая зачалась таким многообещающим утром…

Кого тут винить? Недоумеваешь и скорбишь об этих несчастных счастливцах».

Усадьба Дубровицы. Обший вид.

Усадебный дворец. Южный фасад. Современное фото

Усадебный дворец. Южный фасад. Фото конца XIX века

Северный фасад дворца. Фото конца XIX века

Фрагмент южного фасада дворца. Фото конца XIX веки

Северо-западный флигель (дом управляющего), построенным в середине XVIII века. Современное фото

Восточные ворота Конного двора (1820-е гг.). Современное фото