Томас Гоуинг - Борода и философия

В 1700 г. Филипп V вступил на трон Испании с выбритым подбородком; его примеру постепенно последовали и другие, хотя общественное мнение на этот счет выразилось в пословице: «Потеряв наши бороды, мы потеряли наши души» – и никто не поспорит, что утрата Бород и утрата статуса империи этой страной совпали во времени.

Две короткие легенды служат хорошей иллюстрацией того чувства чести, что некогда заключалось в испанских и португальских Бородах.

После смерти Сида Руй Диаса к нему в комнату прокрался презренный еврей, чтобы сделать то, на что он никогда не осмелился бы, пока Диас был жив, – выдернуть волосы из Бороды благородного испанца! Но едва он приступил к делу, как труп поднялся и взялся за меч, лежавший рядом. Еврей убежал в ужасе, труп мрачно усмехнулся и вернулся к вечному покою, еврей же обратился в христианство.

Когда храбрый Жуан де Кастро овладел индийской крепостью Диу, ему жестоко не хватало провизии, и он заложил свой ус за тысячу пистолей со словами: «Все золото мира не может сравниться по ценности с этим природным знаком моей доблести». Жители Гоа, особенно дамы, были настолько потрясены сей великодушной жертвой, что всем миром собрали деньги и заплатили выкуп.

Последней европейской нацией, отказавшейся от Бороды, были русские, в чьих древних законах говорилось, кто вырвет у другого из Бороды волос, должен заплатить вчетверо больше, чем за отрубленный палец. Петр Великий (всегда остававшийся наполовину варваром), как и многие другие недостаточно культурные реформаторы, пытался достичь своих целей деспотическими мерами, а не моральным убеждением. Увидев на Западе бритые лица, он решил, что отсутствие Бороды является обязательным условием цивилизованности, забыв, что бритый дикарь все же остается дикарем. И царь повелел всем своим подданным бриться, установив налог на Бороду в 100 рублей для знати, торговцев и мастеровых и в алтын – для низших классов. Последовали большие волнения, но Петр I был непреклонен и устроил настоящий крестовый поход с ножницами и бритвой, сильно напоминающий французско-африканские разии, на которых, как вы знаете, «выбривают» все живое, не заботясь о чистоте рук! Некоторые, чтобы избежать бесчестья, расставались со своими Бородами добровольно, но все сохраняли волосы, чтобы положить их в свой гроб, из суеверия, что, если они не смогут предъявить их св. Николаю, он не допустит их в рай как безбородых христиан.

Одной из самых сложных задач было справиться с армией; Петр решил ее со свойственным ему хитроумием. Священникам повелели сказать солдатам, что воевать предстоит с турками, особой чертой которых является Борода, и что их покровитель, св. Николай, не сможет распознать своих возлюбленных русских, если они не согласятся отличить себя, обрив Бороду. Только посмотрите на этот безвкусный трюк царя! Убежденные этой ханжеской выдумкой, доверчивые солдаты подчинились императорскому приказу. Однако следующая война была со Швецией, и воины, жестоко пострадавшие от бритья, обратились к священникам с такими словами: «У шведов нет бород, значит, нам нужно отрастить свои, иначе как же нас опознает Николай?!»

Стоит отметить исторический факт, подтверждающий опасность замены естественного искусственным: когда Бороды не стало, появились накладные волосы . На головах воздвиглись горы женоподобных кудряшек, спадающих на шею и плечи, в то время как лицо стало настолько гладким, чопорным и бесхарактерным, насколько его способна сделать бритва. Безрадостная задача – рассматривать серию портретов Кнеллера [47], который, при всем своем таланте, не смог придать этой нелепой моде свободы и жизненной силы. Портрет Джозефа Аддисона 35был приведен в качестве иллюстрации, поскольку, как можно увидеть, хоть он и следовал моде, но временами ему доставляли удовольствие образы из лучших времен, как прошлого, так и будущего 36.

Власть фальшивых локонов сменилась еще более возмутительным безобразием – пудрой, помадой и косицами. Первое – чтобы выдать за снега возраста румяное лицо молодости; последние, я так полагаю, попытка некоего блистательного гения превзойти природу,

То было время, когда каждый ветерок был Зефиром, каждая девушка – Хлоей, каждая женщина – Венерой, а каждый упитанный младенец – Купидоном! Позже немецкие критики даже окрестили писателей той школы «поэтами с косицами» 37.