Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма

Силы Альпийской армии были разбросаны на территории пяти огромных районов – гористых и труднопроходимых, что делало связь и работу тыла особенно ответственной. Когда я отправился туда, чтобы посетить места боев, мне пришлось дожидаться июня, когда дорога в те края становится проезжей. По мере того как я поднимался к заснеженным пикам (удивительный вид для лета) и чувствовал головокружение с каждым новым поворотом, меня все сильнее трясло при мысли о том, как Дюма и его люди, не имея подходящей зимней обуви и снаряжения, проезжали здесь в январе верхом на лошадях. Но они это сделали. Я провел часы, изучая написанную маслом батальную сцену. Картина с комнату величиной висела в колокольне ратуши города Сен-Морис (в наши дни горнолыжного курорта). Я прибыл в межсезонье, но любезный чиновник внял моей эксцентричной просьбе и открыл ратушу, позволив мне поглазеть на картину с изображением тысяч республиканцев и роялистов, сражающихся и марширующих по ледяному амфитеатру. В его центре, принимая капитуляцию сардинского командующего, был Алекс Дюма.

Писатель Дюма поведал историю об остановке его отца в Сен-Морисе. В мемуарах он утверждает, что узнал этот анекдот от старинного друга и адъютанта отца Поля-Фердинанда Дермонкура:

Мой отец проезжал через деревню [584]Сен-Морис в разгар особенно жестокой метели. Первое, что он увидел на главной площади поселения, была гильотина, полностью отстроенная и готовая к выполнению своей функции. Отец узнал, что в ближайшее время казнят четырех несчастных, которые спрятали церковный колокол, не желая отдавать его на переплавку. Это преступление не показалось моему отцу достойным смертной казни. Повернувшись к капитану Дермонкуру (тот вскоре стал его адъютантом), он сказал: «Дермонкур, сейчас очень холодно, как ты видишь и наверняка прекрасно чувствуешь сам. Мы не сможем найти пищу там, куда отправляемся. Поэтому возьми дьявольскую, окрашенную в красное машину, что стоит вон там, поруби ее на куски и понаделай дров, чтобы мы могли согреться».

Я не сомневаюсь, что писатель услышал подобную историю от старого служаки Дермонкура – уже давно генерала [585]. Но то, что он умышленно приказал сжечь гильотину (в январе 1794 года, когда всюду во Франции свирепствовал Террор), кажется маловероятным. К этому моменту в муниципалитетах страны действовали тысячи независимых Якобинских клубов (немного похожих на местные филиалы сетевого бизнеса «Террор», получавшие из центрального офиса в Париже гильотины в наборах и типовые инструкции по сбору доносов). Никому не удавалось легко перебежать дорогу этим местным клубам (их называли народными обществами [586]). Писатель Дюма изображает своего отца противостоящим Террору примерно с тем же настроем, с каким он регулярно смотрел в лицо смерти во время сражений – с фатализмом солдата. Но хотя генерал Дюма, бесспорно, был одним из храбрейших людей во французской армии, у нас нет оснований полагать, что он был самоубийцей.

Писатель Дюма явно считал своего отца чистейшим, благороднейшим человеком, когда-либо жившим на свете, неспособным распознать интригу, – неким Эдмоном Дантесом до того, как опыт заключения в крепости превратил его в графа Монте-Кристо. Алекс Дюма обладал самоуверенностью (она сопровождает его жизнь, полную подвигов на поле боя) наряду с непоколебимой убежденностью в правильности своих действий, из-за чего его было трудно запугать. Но чтобы выплыть из предательских вод той эпохи, которые забрали жизни сотен уважаемых, патриотически настроенных офицеров, ему нужно было обладать чем-то большим, нежели наивное позерство и любовь к справедливости.

Генерал Дюма в ближайшие месяцы еще будет конфликтовать с Комитетом общественной безопасности, начиная со спора из-за инцидента, который произошел совершенно в другое время.

Двигаясь на север, генерал Дюма и его адъютанты проехали через Лион [587], родной город Пистона. В октябре после двух месяцев осады правительство отбило Лион у группы умеренных, которые прошлой весной свергли местный Якобинский клуб. Власти провели масштабные репрессии, желая покарать целый город, разрушили многие лучшие здания и казнили примерно две тысячи жителей. Затем якобинцы переименовали Лион (без всякой видимой иронии) в Освобожденный город.

Мы не знаем, что Дюма и Пистон говорили друг другу в Освобожденном городе [588](или какие жестокие сцены они там видели), однако Дюма не проехал через город незамеченным. Народные представители в Освобожденном городе предупредили генерала, что ему следует быть осторожным: повсюду скрывались предатели. И кто-то написал на него донос как на одного из солдат, бывших на Марсовом поле в июле 1791 года, когда войска стреляли в толпу протестующих в ответ на град камней. Само присутствие Дюма среди солдат правительственных войск в тот день означало, что он достоин подозрения (по всей вероятности, как патриот старого, лафайетовского сорта, представитель верхушки общества, либерал и враг истинной революции).