Венди Холден - Дети лагерей смерти. Рожденные выжить

«Все будет хорошо, золотая моя!» – прошептал жене Тибор за мгновение до того, как двери распахнулись. Пробираясь к порогу неминуемой судьбы, Тибор успел выкрикнуть: «Не унывай, Пирошка! Думай только о хорошем!»

«Guten Morgen hübsche Dame, sind sie schwanger?» ( нем. «Доброе утро, дорогуша. Ты беременна?»)

Рахель Фридман был задан тот же вопрос осенью 1944 года, и доктор Менгеле одарил ее ухмылкой, будто бы предназначенной именно для нагих лысых женщин, выставленных перед ним, как манекены Аушвиц II-Биркенау.

Рахель не знала, что ответить. Она стояла, опустив глаза и прижав подбородок к груди, среди сотен женщин в таком же затруднительном положении – часами их заставляли ждать своей очереди босиком на промерзшей земле. Как и остальные девушки, она была в ужасе от необходимости стоять голышом перед незнакомцами. Ей было 25 лет. На мгновение она порадовалась, что ее мужа Моника не забрали вместе с ней из польского гетто: по крайней мере, он не видит ее унижения.

Так же, как и у Приски Левенбейновой – одной из тысяч еврейских женщин, разделивших эту судьбу, у Рахель не было ни секунды на раздумья: высокопоставленный нацистский деятель уже показал, что может решить любую судьбу взмахом перчатки. Рахель не была полностью уверена, что носит ребенка Моника, но это было делом пары недель. Неизвестно было и что случится с ней, ответь она положительно.

Безусловно, она слышала истории об ужасах, творящихся в нацистских лагерях, но не могла в это поверить. Да они и не имели значения – в рассказах не было ни слова о докторе Менгеле, его отношении к беременным и ужасающих экспериментах над детьми (особенно близнецами). Это обнаружилось позднее.

Единственное, что заметила Рахель, это улыбку нарочито аккуратного нациста, чьи глаза оставались холодными перед скопом голых напуганных женщин. Он вел себя как прилежный фермер, изучающий свой домашний скот, и бессовестно оценивал внешность девочки-подростка или грубо хватал грудь женщины.

Судя по его начищенным сапогам и накрахмаленной униформе, человек явно был зациклен на дисциплине и режиме. Слоняющиеся вокруг площадки коренастые надзиратели казались пьяными, а Менгеле не было необходимости притуплять свои чувства. Напротив, ему нравилась его работа. Прохаживаясь вдоль рядов заключенных, он насвистывал и иногда отдавал приказы узникам, облаченным в полосатые робы.

Любую женщину, очевидно беременную или выдававшую себя сочившимся молоком, уводили надзиратели с каменными лицами. А у женщин при этом лица были совсем не каменными. Наполненные страхом глаза пленниц, согнанных в одну кучу, подсказывали Рахель ответ.

Когда Менгеле задал ей свой вопрос, переложив перчатки в другую руку, она прикрыла ладонями грудь и ответила – нет. Менгеле ни разу не дотронулся до нее, он ушел к следующей жертве, не оборачиваясь.

Рахель была частью большой и счастливой семьи, в которой дети обожали друг друга, и жизнь представлялась долгой и радостной.

Вместо полного имени, Рахель Абрамчик, ее звали Рузи или Рушка. Она была старшей из девяти детей и появилась на свет спустя месяц по окончании Первой мировой войны, в канун Нового года, в Пабьянице, близ Лодзи – второго по величине города в Польше.

Пабьянице – один из самых древних и процветающих городов в стране, здесь отлично развита текстильная промышленность. В 1918 году городок еще считался провинциальным, в нем было всего две машины, одна из которых принадлежала местному доктору. Евреи в этой части Польши пережили гонения под прусским правлением, но к 1930-м ассимилировались и составляли до 16 % населения. В основном преследованиям подвергались ортодоксальные иудеи и хасиды, которых отличали извечные черные костюмы и шляпы, в то время как семья Абрамчик относилась к нерелигиозным, «светским» евреям, или «реформистам», еще задолго до расцвета этого движения.

В их семье говорили на идиш, соблюдали шаббат и другие священные дни, но в синагогу ходили редко, да и дети учились в обычной школе.

Отец Рахель, Шайя, работал инженером в текстильной компании своего тестя и тещи, одном из немногих предприятий, которые были открыты для людей их веры.

У них были свои станки, а работали в основном родственники. На производстве выпускали гобеленовые ткани, материал для штор и мебельную обивку. Во многом благодаря родителям Фейги, матери Рахель, семья жила в отличных условиях: трехэтажная квартира с двумя балконами и большим садом на заднем дворе.