Вместе с братом Гансом мы часто устраивали настоящую охоту на ворон и прочих хищных птиц из собственноручно изготовленных луков, в обращении с которыми достигли немалого мастерства. Как-то раз у нас возник спор, который я попытался решить в свою пользу, используя право сильнейшего. Однако Ганс заявил, что это несправедливо, и предложил урегулировать спор дуэлью, при которой сила не имела бы значения. Я посчитал это требование справедливым, и мы решили стреляться на луках по всем дуэльным правилам, о которых знали из рассказов отца о его студенческой жизни. Отмерив десять шагов, по моей команде «Пора!» мы пустили друг в друга стрелы с наконечниками, сделанными из заостренных вязальных спиц. Ганс прицелился лучше, чем я. Его стрела попала мне в нос и, проникнув под кожу, дошла до переносицы. На наш общий крик прибежал отец. Он вытащил стрелу и стал уже снимать кожаный ремень, чтобы наказать виновного. С этим не могло смириться мое чувство справедливости. Я грудью заслонил брата и храбро заявил: «Отец, Ганс не виноват, это была честная дуэль!» Я как сейчас помню озадаченное лицо отца, который не мог наказать нас за то, чем и сам занимался когда-то и что считал вполне справедливым. Он лишь застегнул обратно ремень и нехотя бросил: «На будущее, больше подобной ерундой не занимайтесь».
Когда мы с сестрой достигли подросткового возраста, бабушка Дейхман, урожденная Шейтер, как она всегда подписывалась, передала обязанности по нашему обучению отцу, и он честно занимался этим полгода. Его уроки всеобщей истории и географии были весьма основательны и необычны и, безусловно, легли в основу моих будущих воззрений. По достижении 11 лет меня определили в грамматическую гимназию торгового города Шенберга в Менцендорфе, а сестру отдали в пансион Ратцебурга. До школы было примерно три мили 11, и в сухую погоду я преодолевал это расстояние пешком за час. Когда же на улице было сыро, дороги становились непроходимыми и я добирался до школы верхом на пони. Это, в свою очередь, служило поводом для обидных насмешек со стороны городских учеников. Я не считал возможным их терпеть, поэтому между нами регулярно вспыхивали войны. Городские преграждали мне дорогу, я же старался их разогнать при помощи пики, в качестве которой использовал длинную палку. Такие «бои», в которых мне нередко помогали деревенские друзья, продолжались год. Они, безусловно, положительно повлияли на мои силы, но отрицательно – на образование.
Настоящий поворот в моей жизни произошел весной 1828 года, на Пасху, когда отец нанял для нас домашнего учителя. Выбор его оказался чрезвычайно удачным. Кандидат богословия господин Шпонгольц был человеком молодым и высокообразованным. Однако у своего духовного начальства он был не на лучшем счету, поскольку его богословие отличалось повышенной рациональностью и в нем было, как бы сейчас сказали, слишком мало позитива. Ему удалось в первые же недели установить над нами, полудикими подростками, какую-то до сих пор загадочную для меня власть. Он нас никогда не наказывал, почти не ругал, зато часто участвовал в наших играх, стараясь развивать в них наши хорошие качества и подавлять плохие. Его уроки увлекали нас и воистину пробуждали любовь к знаниям. Стараясь ставить перед нами посильные задачи, он укреплял нашу энергию и честолюбие той радостью, которую человек испытывает при достижении поставленной цели, и эту радость он неизменно делил с нами. Таким образом, ему удалось в самое короткое время превратить неорганизованных, неприученных к труду мальчишек в прилежных и активных учеников, которых не только не надо было подгонять, но даже иногда приходилось удерживать от чрезмерного усердия в занятиях наукой.
Именно он привил мне интерес к полезной работе и честолюбивое стремление к ее качественному выполнению. Одним из важнейших компонентов его манеры обучения были рассказы. Когда поздним вечером наши глаза уже начинали слипаться, он усаживал нас на старый, стоявший у рабочего стола диван, на котором располагался и сам. Мы усаживались рядом, и он начинал рассказывать нам о нашем же будущем, то представляя, как мы, достигнув в обществе высокого положения, приходим на помощь нашим родителям, переживавшим тогда, как и все фермеры, не лучшие времена, то изображая печальное положение, в которое мы можем попасть, если сойдем с правильного пути, не устояв перед злом.
К искреннему нашему сожалению, этот счастливый период нашей жизни продлился меньше года. Шпонгольц часто впадал в депрессию, связанную, с одной стороны, с неудавшейся карьерой богослова, а с другой – с причинами, нам, детям, еще непонятными. Зимой, во время одного из таких приступов, он ушел в лес, взяв с собой охотничье ружье. Искали его долго и наконец нашли в самом дальнем закоулке деревни с простреленной головой. Невозможно описать наше горе по поводу потери любимого учителя и друга. Любовь к нему и благодарность за все то, что он сделал, я сохраняю по сей день.
Читать дальше