Эрик Хоффер - Человек убежденный - Личность, власть и массовые движения

Утверждать с уверенностью, что в стране традиционной свободы невозможно появление какого-нибудь Гитлера или Сталина, невозможно. Единственно, что можно с некоторой долей уверенности предполагать, это то, что в традиционно свободной стране Гитлеру или Сталину было бы не слишком трудно достичь власти, но крайне трудно эту власть долго удерживать. Всякое заметное улучшение экономических условий почти несомненно возродило бы традицию свободы, которая в свою очередь является традицией восстания. В России, как показано в разделе 45, личности, выступающей против Сталина, не с кем себя отождествлять и ее способность сопротивляться насилию равна нулю. В традиционно свободной стране личность, восстающая против насилия, не чувствует себя одинокой либо изолированным человеческим атомом, а одним из членов могучей расы – расы своих революционных предков.

Личность вождя, вероятно, – решающий фактор для характера и сроков массового движения. Такие исключительные вожди, как Линкольн и Ганди, не только старались обуздать вредные стороны массового движения, но были готовы покончить с ним, когда цель движения была более или менее достигнута. Они – из тех немногих, у кого «власть развила величие и щедрость души» {177}. Средневековый ум Сталина, его природная мстительность и жестокость стали главными факторами, удлинившими активный период коммунистического движения. Гадать, конечно, бесполезно, что сталось бы с русской революцией, проживи Ленин еще лет 10–20. Кажется, что в нем не было того варварства души, которое так очевидно у Гитлера и Сталина, – варварства, делающего, по словам Гераклита, наши глаза и уши «недобрыми свидетелями человеческих поступков». Сталин подготавливает своих возможных преемников, похожих на него, и те же щи уготованы русскому народу, видимо, на десятилетия.

Со смертью Кромвеля закончилась Пуританская революция, но со смертью Робеспьера кончилась только активная фаза Французской революции. Умри Гитлер в середине 1930-х годов, нацизм, вероятно, претерпел бы под руководством какого-нибудь Геринга коренную перемену, и можно было бы предупредить Вторую мировую войну. Но памятник на могиле основателя нацистской религии Гитлера был бы, пожалуй, большим злом, чем все ужасы, вся кровь, все разрушения гитлеровской войны.

Формы начала массового движения тоже могут отразиться на сроке активной фазы движения и на том, чем эта фаза кончится. Реформация, Пуританская, Американская и Французская революции, а также многие национальные восстания завершились после сравнительно короткой активной фазы социальными порядками с сильно возросшей личной свободой и тем самым оправдали надежды и чаяния первых дней движений. Все они начались с открытого вызова устаревшей власти и завершились ее свержением. Чем ярче был этот начальный вызов и чем ярче осталась память о нем в народе, тем вероятнее, что движение приведет к личной свободе. Во время подъема христианства такого яркого вызова не было. Христианство не началось со свержения короля или иерархии, разрушения государства или церкви. Мученики в христианстве были, но не было людей, размахивающих кулаками перед носом надменных властей, бросая им вызов перед лицом всего мира {178}. Этим, пожалуй, и объясняется то, что авторитарный порядок, установленный христианством, длится вот уже пятнадцать столетий без каких-либо попыток изменить его.

Эмансипация христианского духа в эпоху Ренессанса в Италии была вдохновлена не историей раннего христианства, а заразительным примером духа личной независимости и даже духа вызова личности в греко-римском прошлом. Драматизм личного вызова отсутствовал при зарождении и ислама, и японской коллективности – даже теперь ни в одном из них нет и признаков настоящей свободы личности. Немецкий национализм в отличие от национализма большинства западных стран тоже начал не с яркого выступления против существовавшей власти. Немецкий национализм с самого начала был взят под крылышко прусской армии {179}. В Германии семена свободы личности таятся не в ее национализме, а в ее протестантизме. Реформация, Американская, Французская и русская революции, а также большинство национальных движений начались грандиозной увертюрой личного вызова, и память о нем ярка и поныне.

Основываясь на этом, можно надеяться, что когда– нибудь и в России утвердится свобода личности.