Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.

Она быстро ответила на мои попытки пылкой дружбой. Часто обнимала меня за плечи и приказывала: “Вы завтракаете у меня!” Кое с кем из товарок она мне общаться не советовала: “Это не для вас!”

К сожалению, она была еще и безумно ревнива. Например, на дух не терпела Эдит Рёдельсхаймер, поскольку заметила, что я уважаю эту женщину и восхищаюсь ею. У Рёдельсхаймер был крохотный носишко и длинная верхняя губа. Когда она говорила, так и бросались в глаза огромные зубы. Кожа сплошь поросла густым светлым пушком, а вдобавок она носила весьма внушительные темные роговые очки, из-за близорукости. “Предупреждаю вас, Ялович. Эта Рёдельсхаймер – ведьма! – говорила моя новая подруга. – Свидетельством тому ее крохотный нос”.

Эльза Готтшальк была арийкой иудаистского вероисповедания. По большой любви ее отец очень недолго состоял в браке с еврейкой, которая рано умерла. Собравшись жениться вторично, он потребовал от будущей супруги, чтобы она приняла иудаизм. В этом браке родились несколько дочерей, все они воспитывались в иудейской вере, но затем их пути разошлись: одна вышла за еврея и уехала в Америку; вторая, замужем за важным офицером, отвернулась от иудаизма. Эльза Готтшальк осталась незамужней. До 1933 года она собиралась выйти из иудаистской общины, поскольку стала атеисткой. Но когда к власти пришли нацисты, решительно заявила о своей приверженности к иудаизму и из солидарности опять начала регулярно ходить в синагогу.

Однажды я побывала у нее в гостях. Она жила в Вильмерсдорфе, в большом, солидном многоквартирном доме с решетчатой шахтой лифта. Войдя в подъезд, я учуяла весьма характерный запах, который ни с чем не спутаешь, – смесь аромата хорошего кофе и восковой мастики. “Значит, – подумала я тогда, – есть еще люди, которые варят натуральный кофе и пользуются высококачественной мастикой”.

Эльза Готтшальк жила вдвоем с отцом, что роднило меня с ней. Мысленно я представляла себе этого высокообразованного человека, о котором она много рассказывала, крупным мужчиной с седой гривой волос. А оказалось, он маленький и лысый. У Эльзы была привычка то и дело класть руку ему на голову. “Перестань!” – твердил он.

Когда мы пили суррогатный кофе, она сказала:

– Итак, папа, – с ударением на втором слоге: папá, – вот увидишь, твои ожидания не будут обмануты. Мадемуазель Ялович блестяще копирует этого простака, ну, наладчика из-под Бромберга, я смеялась до слез. В нынешние времена редко выпадает случай посмеяться, но теперь и ты можешь увидеть сей маленький спектакль. Мадемуазель Ялович, не откажите в любезности!

Я польщенно засмеялась и встала. А потом вдруг по наитию сказала:

– Нет. Не хочу. Не хочу высмеивать простого, добродушного противника нацистов. – Я ведь точно знала, чего от меня ждали: как Макс Шульц в деревянных башмаках, танцуя польку, спешит по цеху и распевает “Дай мне распробовать алые губки, не отпускай в одиночку домой”.

Тут маленький лысый мужчина с одухотворенным лицом тоже встал.

– Эльза, – сказал он, – ты не обманула моих ожиданий. Поздравляю. Ты приобрела весьма стоящую подругу. Позвольте, барышня, и мне выразить ту же симпатию, какую питает к вам моя дочь. – В заключение своей краткой речи он объявил: – Сейчас я покажу вам самое святое.

В конце коридора он отворил дверь в маленькую комнату, где по стенам стояли высоченные, очень пыльные книжные шкафы. Повсюду паутина. Зачарованная атмосфера. Господин Готтшальк явно не пожалел ни расходов, ни усилий, чтобы собрать в этой комнате буквально все издания “Фауста” и литературу о “Фаусте”, какие сумел добыть. Он был большой поклонник Гёте, а в свободное время – исследователь “Фауста”.

Суррогатный кофе остывал на столе. И пока мы стояли в этой странной пыльной комнате среди паучьих тенет, он снимал с полок то одну, то другую книгу и рассказывал о ней. Я слушала как завороженная.

В конце концов настала пора идти домой. Мы уже стояли в передней, когда он сказал:

– Хочу показать вам еще кое-что очень ценное. – Он достал китайский перевод “Фауста” и пояснил: – Вот это для меня огромное утешение. Германия предала немецкую культуру, но в Китае “Фауст” будет жить дальше.

Визит к Норе Шмилевич вообще-то был лишним: ее комната на Урбанштрассе выглядела в точности так, как она описывала. Мы договорились, что я зайду в субботу, во второй половине дня. Я заранее купила ей маленький букетик, а потом забыла его дома.