Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Через несколько минут Патрисия протянула мне чашку горячего шоколада. Она села в соседнее кресло-качалку, и мы оба склонились к печке. Ступни, лодыжки и голени покалывало, как будто в них вонзались иголочки. Горячий напиток и идущий от печки жар отогрели мне кисти.

Адская боль пронзила правую руку, и тут я заметил, что она распухла. Тогда я взял кружку левой.

Патрисия спросила, не нужно ли мне что-нибудь еще.

– Нет. Просто согреться.

Она была спокойна и терпелива. Мы оба молчали, глядя на огонь. Я почувствовал, что начинаю привыкать к спокойствию и теплу этой комнаты. Первый отдых за девять с лишним часов.

Когда я допил шоколад, Патрисия сказала, что надо бы с кем-нибудь связаться и сообщить им, что я спасся. Я кивнул.

Патрисия прошла в другую комнату и оттуда позвонила на пожарную станцию Маунт-Болди. Вернувшись, сказала, что они встретят нас у ворот на шоссе. Я поднялся, женщина взяла меня за руку и повела к двери.

Свет дня почти совсем угас. Мы шли по тропе, петлявшей среди сугробов и толстых красно-коричневых стволов. Патрисия рассказала мне, что следы, на которые я наткнулся, принадлежат ей и ее сыновьям. Я спросил, почему она решила туда пойти.

– Было какое-то предчувствие, – ответила она.

Эта поляна словно притянула нас обоих. Вертолет не смог меня спасти, а она смогла – ее следы стали для меня «дорогой из желтого кирпича».

Перед деревянными воротами у главной дороги я увидел пожарную машину, «Скорую помощь» и пару обычных автомобилей, возле которых стояли несколько мужчин в костюмах. Пока меня осматривал врач «Скорой помощи», они подошли к нам все вместе. После осмотра один из них выступил вперед: он детектив, забирает меня в больницу в Онтарио. На прощание я помахал Патрисии рукой.

Мы спускались по извилистой дороге, и детектив расспрашивал о катастрофе. Кто был за штурвалом? Точно не мой отец? Не заметил ли я чего-нибудь подозрительного, когда вошел в салон? Говорил ли что-нибудь пилот перед тем, как мы врезались в гору? Были ли какие-то неисправности в самолете? Я рассказал ему все, что знаю, а через двадцать минут мы приехали в больницу.

…на лампу. Я видел над собой склоненные лица врача и медсестры: мне зашивали подбородок. Врач наложил шов сначала изнутри, через рот, а потом снаружи. Затем принялся за раны на щеках.

– Ты держишься молодцом, – сказал он мне. —

Хочешь чего-нибудь поесть или попить, когда я закончу?

Я не ел больше двенадцати часов. В животе заурчало.

– Ага. Шоколадный коктейль, – ответил я.

Произнеся эти слова, я затаил дыхание, почти всерьез ожидая, что сейчас раздастся голос отца:

– Даже не думай, Оллестад. Как насчет сэндвича с индейкой на пшеничном хлебе?

Возражений не последовало, и врач попросил кого-то быстро найти шоколадный коктейль.

Когда он закончил зашивать мое лицо, я сел на кровати, и сестра протянула мне коктейль. Все это время у двери стоял шериф, и я не понимал, что он там делает. Я ведь не преступник. Затем на ободранные костяшки пальцев наложили мазь и замотали марлей.

Доктор повел меня в другую комнату, и шериф последовал за нами. В конце коридора толпились репортеры с камерами и микрофонами. «Да чего они так суетятся?» – спросил я себя. Я никак не мог признать реальность того, что произошло. Это сломило бы меня, а я никогда и ничему не позволил бы себя ломать. Репортеры же вынуждали меня признать, что все это было на самом деле, и я просто отвернулся.

Врач сделал мне рентген правой руки и ушел смотреть результаты. Со мной осталась сестра.

– У тебя перелом, – сказал он, когда вернулся.

В верхней части руки вздулся большой красный бугор. Я попробовал согнуть руку – ничего не получилось, и я вообще не мог пошевелить ею от боли. До меня доносилось бормотание из рации шерифа – что-то вроде того, что спасателям нужны веревки, чтобы взобраться на гору. Я вспомнил тот скат – настолько крутой, что, когда я обхватывал руками его льдистую поверхность, меня чуть ли не отбрасывало назад. Сейчас казалось невозможным, что я одолел его, с такой-то рукой… Доктор наклонил голову, прислушиваясь к рации, и украдкой взглянул на мою сломанную руку. Он еле заметно вздрогнул, и на лице его промелькнул испуг. Потом доктор улыбнулся.

– Пора загипсовать руку, Норман, – сказал он.

Мне наложили гипс, сестра сменила мазь и повязку на содранных костяшках, затем замотала гипс эластичным бинтом, и рука стала похожа на какую-то дурацкую дубину.