Вальтер Беньямин - Франц Кафка

План прочитать о Кафке в Париже, где Беньямин проводил большую часть своей эмигрантской жизни, публичную лекцию в задуманной им серии «Немецкий литературный авангард» (согласно письму Беньямина Брехту от 5 марта 1934 года, основными фигурами этих лекций должны были стать Ф. Кафка, Э. Блох, Б. Брехт и К. Краус) не был реализован. Безуспешной осталась и попытка пристроить куда-либо рецензию на биографию Кафки, написанную М. Бродом (1938). Еще менее удачными оказались усилия Шолема использовать этот текст, чтобы добыть для Беньямина заказ на биографическую книгу о Кафке (в противовес книге Брода).

Работа Беньямина над Кафкой с полным правом может быть охарактеризована словами, которые сам Беньямин написал о Кафке в письме Шолему от 12 июня 1938 года, называя его «человеком, потерпевшим крах» (см. Приложение). Не только и не столько неудачные обстоятельства, явное неумение Беньямина наладить отношения с издателями и редакторами были виной тому, что его взгляды так и не получили полноценного отражения в печати того времени. Как показывает переписка Беньямина в течение 1930-х годов, в своих рассуждениях о Кафке, как и во многих других случаях, он пытался пройти своим путем, минуя все основные направления того времени. Его тексты нельзя было отнести ни к академическому литературоведению (которое в тот момент только начинало открывать Кафку), ни к успешным вариантам инновативной философии и философской эссеистики (примером которой среди его знакомых был Адорно).

Основная же проблема для Беньямина заключалась в том, что он постоянно нащупывал возможность совместить несовместимое: традиции мистического взгляда на мир (в иудейском варианте наиболее ярко представленного его другом Шолемом) и «левый» социально-критический подход, олицетворенный для него прежде всего Брехтом. Эти два полюса «эллиптического» творчества Беньямина никак не удавалось согласовать в жизни (и Шолем, и Брехт неизменно настороженно относились к его поискам, считая противоположную сторону виновной во всех грехах).

Не менее проблематичным было соединение этих двух позиций и в творчестве Беньямина. В какой-то мере сходную задачу решал Эрнст Блох, которого Беньямин считал не только крупным философом, но и наиболее значимым эссеистом своего времени. В работах Блоха традиция иудейской эсхатологической мистики сливалась с социальной теорией общественного преобразования, однако как раз эта ориентированность на прогресс вряд ли могла удовлетворить Беньямина, который в самом конце своей жизни все отчетливее поворачивается в сторону эсхатологии, не видящей возможности для поступательного совершенствования в человеческой жизни, но в любой момент готовой к завершению истории. Впрочем, Беньямин был одним из первых, кто наметил и еще одну точку зрения на творчество Кафки – универсальную, не связанную с отдельными культурными, религиозными или социальными позициями. Для этого он вводит в интерпретацию древнекитайское учение о дао – верном пути – и фигуру основателя даосизма Лао Цзы. Удивительная внешняя простота построения книги «Дао дэ цзин» стала для Беньямина прототипическим образцом парадоксального взгляда на мир через притчу, столь близкого ему в Кафке.

Активизация интереса Беньямина к Кафке, как правило, совпадает с наиболее значимыми моментами его мировоззренческих поисков: первые попытки осмысления творчества Кафки (1927) – это завершение «левого» поворота в творчестве Беньямина, написание эссе «Франц Кафка» (1933–1934) приходится на начальную фазу работы над принципиально важным для эстетической и социальной теории Беньямина эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»; наконец, возобновление интерпретационных поисков в конце 1930-х годов происходит в разгар работы над проектом о парижских пассажах и связанных с ним исследованиях о Париже XIX века и Бодлере. По отношению ко всем этим основным исследовательским позициям биографии Беньямина обращение к Кафке представляется своего рода ускользанием из мира социальных связей, однако было бы слишком просто считать эти отступления истинным взглядом Беньямина на мир, не замутненным политикой и актуальными событиями. Не случайно же последовательный в своей внесоциальности и иудаистском мистицизме Шолем видел в текстах Беньямина о Кафке слишком много социального, а Вернер Крафт – обращение лишь к внешней фактуре событий в произведениях Кафки.

Работа Беньямина над творчеством Кафки так и осталась серией набросков, подобно листам художника-анималиста, пытающегося в беглых зарисовках уловить постоянно и стремительно меняющиеся позы, движения животных, за которыми он наблюдает. Беньямин снова и снова возвращается к нащупанным мотивам, стараясь найти наиболее точную формулировку, верный ракурс. На притчи Кафки Беньямин отвечает своими притчами, на парадоксальные фигуры и сюжеты – своими. Толкование становится соревнованием, гонкой за лидером, в которой нельзя оказаться впереди преследуемого, – и текст толкования оказывается таким же рассыпчатым и незавершенным, как и сам толкуемый текст. Тем не менее напряженная работа Беньямина уже на раннем этапе интерпретации текстов Кафки задала тот уровень, который не мог не учитываться в дальнейшем ни серьезными литературоведами, ни философами.