Уолтер Айзексон - Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Он верил, что действия людей независимо от них управляются законами как физики, так и психологии. К этой точке зрения его привело и чтение Шопенгауэра, о чем в своем кредо 1930 года “Во что я верю” он говорит так:

Я совсем не верю в свободу воли в философском смысле. Каждый из нас действует не только под влиянием внешних причин, но и в соответствии с внутренними потребностями. Высказывание Шопенгауэра: “Человек может поступать, как того желает, но не может желать по своему желанию” 19, – вдохновляло меня со времен моей юности; оно постоянно служило мне утешением перед лицом жизненных трудностей, моих собственных и других людей и неиссякающим источником толерантности 20.

Поверите ли, у Эйнштейна однажды спросили, свободны ли люди в своих поступках. “Нет, я детерминист, – ответил он. – Все, начало в той же мере, что и конец, определяется силами, которые мы контролировать не можем. Все предопределено как для насекомого, так и для звезды. Люди, овощи или космическая пыль, все мы исполняем танец под непостижимую мелодию, которую издалека наигрывает невидимый музыкант” 21.

Эти взгляды приводили в смятение некоторых его друзей. Например, Макс Борн считал, что они полностью подрывают основы человеческой морали. “Я не могу понять, как вы объединяете в одно целое полностью механистическую вселенную и свободу нравственного человека, – написал он Эйнштейну. – Полностью детерминистский мир мне претит. Может быть, вы и правы и мир именно таков, как вы говорите. Но в данный момент, похоже, даже в физике это не так, не говоря уже обо всем остальном мире”.

Для Борна неопределенность квантовой механике позволяла разрешить эту дилемму. Как и некоторые другие философы того времени, он ухватился за неопределенность, присущую квантовой механике, как за возможность избавиться от “противоречия между нравственной свободой и строгими законами природы” 22. Эйнштейн, признавая, что квантовая механика ставит под сомнение строгий детерминизм, ответил Борну, что все еще в него верит, как в отношении поведения людей, так и в области физики.

Борн объяснил суть разногласий своей достаточно нервозной жене Хедвиге, всегда готовой поспорить с Эйнштейном. В этот раз она сказала, что так же, как и Эйнштейн, “не может поверить в Бога, “играющего в кости”, – другими словами, в отличие от своего мужа она отвергала квантово-механическое представление о Вселенной, основанной на неопределенности и вероятности. Но, добавила она, “я также не могу поверить, что вы, как мне сказал Макс, верите, что ваше “абсолютное верховенство закона” означает предопределенность всего, например, собираюсь ли я сделать ребенку прививку” 23. Это будет означать, указывала она, конец всякой морали.

В философии Эйнштейна выход из этого затруднительного положения состоял в следующем. Свободу воли следует рассматривать как нечто полезное, даже необходимое, для цивилизованного общества, поскольку именно это заставляет людей принимать на себя ответственность за свои поступки. Когда человек действует так, как если бы он был ответственен за свои поступки, это и с точки зрения психологии, и на практике побуждает его к более ответственному поведению. “Я вынужден действовать так, будто свобода воли существует, – объяснял он, – поскольку если я хочу жить в цивилизованном обществе, я должен действовать ответственно”.

Он даже был готов считать людей ответственными за все хорошее или дурное, что они делают, поскольку это был и прагматический, и разумный подход к жизни, продолжая при этом верить, что действия каждого предопределены. “Я знаю, что с точки зрения философа убийца не несет ответственности за свое преступление, – говорил он, – но я предпочитаю не пить с ним чай” 24.

В оправдание Эйнштейна, как и Макса и Хедвиги Борнов, следует заметить, что философы веками пытались, иногда не слишком ловко и не очень успешно, примирить свободу воли с детерминизмом и всезнающим Богом. Неважно, знал ли Эйнштейн что-то большее, чем другие, что позволило бы ему разрубить этот гордиев узел, одно неоспоримо: он был способен сформулировать и применять на практике строгие принципы личной морали. Это справедливо по крайней мере когда речь идет о всем человечестве, но не всегда, когда дело касается членов его семьи. И философствование по поводу этих неразрешимых вопросов ему не препятствовало. “Самое важное стремление человека – борьба за нравственность его поведения, – написал он бруклинскому священнику. – Наше внутреннее равновесие и даже само наше существование зависят от этого. Только нравственность наших поступков может обеспечить жизни красоту и достоинство” 25.