Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Он не мог полностью взять на себя непосредственное командование, потому что не знал арабского языка, а также потому, что его здоровье было подорвано на полях сражений во Фландрии. Он был наделен редким среди англичан даром превращать хорошее в наилучшее. Он получил прекрасное для армейского офицера образование и обладал богатым воображением. Безукоризненные манеры этого человека делали его друзьями представителей любых рас и классов. Слушая его, мы постигали технику сражения. Его чувство соответствия меняло наш подход к действительности.

Арабское движение жило как некий дикарский ритуал, смысл которого был столь же незначителен, как его обязательства и перспективы. Однако отныне Алленби считал его существенной частью своего плана, и возлагавшаяся на нас ответственность за его исполнение лучше, чем он сам того желал, – с учетом того, что издержки возможных неудач неизбежно должны были отчасти оплачиваться жизнями его солдат, – уводила движение далеко за пределы сферы веселых приключений.

Мы с Джойсом выработали свой собственный тройственный план поддержки первого удара Алленби. Части арабской регулярной армии под командованием Джафара должны были занять линию марша на север от Маана. Джойс с броневиками должен был проскочить до Мудовары и осуществлять диверсии на железной дороге – на этот раз в постоянном режиме, потому что теперь мы были готовы отрезать Медину. На севере мы вместе с Мирзуком рассчитывали соединиться с Алленби, когда он около тридцатого марта отойдет к Сальту. Ориентируясь на эту дату, я располагал свободным временем, поэтому решил отправиться в Шобек с Зейдом и Насиром.

Была весенняя пора, доставлявшая большие радости после трудной зимы, чьи тяготы казались кошмарным сном среди свежести и силы возрождавшейся природы.

Все вокруг оживало вместе с нами, даже насекомые определенного вида, столь ненавистные нам. В первую ночь я положил на землю, под голову, свой кашемировый головной платок, а на рассвете насчитал двадцать восемь вшей, запутавшихся в волокнах белоснежной ткани. После этого мы спали на подбитом коричневой верблюжьей шерстью подобии одеяла, которым накрывают седло, превращая его в сиденье, удобное для всадника и непроницаемое для пота. Даже при этом мы не знали покоя. Верблюжьи клещи, напившиеся допьяна кровью наших стреноженных верблюдов и превратившиеся в нечто вроде туго набитых сине-серых подушек размером с ноготь большого пальца, заползали под нас и вцеплялись в мездру овчинных шкур, а когда мы переворачивались во сне на другой бок, то они лопались под тяжестью наших тел, заливая кровью вперемешку с пылью коричневые маты.

Пока мы наслаждались прекрасным весенним воздухом, из Азрака пришли новости от Али ибн эль-Хусейна и от индусов, по-прежнему верно несших службу наблюдения. От холода умер один из индусов, а также Дауд, мой слуга из агейлов, приятель Фарраджа. Нам рассказал об этом сам Фаррадж.

Они дружили с детства, были всегда веселы, работали и спали вместе, делили между собой каждый кусок и любую добычу с открытостью и честностью совершенной любви. Поэтому я не удивился мрачному виду внезапно постаревшего Фарраджа и его словно окаменевшему лицу с ледяными глазами, когда он пришел ко мне сказать, что его приятель умер. С того дня и до самого конца его службы он больше не рассмешил нас ни разу. Он педантично ухаживал за моей верблюдицей, даже еще внимательнее, чем прежде, подавал мне кофе, одежду и седла и опускался на колени трижды в день, чтобы совершить обычные молитвы. Другие слуги пытались его развлечь, но вместо этого он молча, с серым лицом беспокойно бродил в полном одиночестве.

С точки зрения знойного Востока отношение британцев к женщине представляется всего лишь одним из элементов северного климата, который точно так же ограничивает нашу веру. В Средиземноморье влияние женщины и ее предполагаемое предназначение неоспоримо обусловлены пониманием ее непритязательности и безропотности. Но этот же самый постулат, отрицая равенство полов, делает любовь, товарищеские отношения и дружбу между мужчиной и женщиной невозможными. Женщина становится машиной для мышечных упражнений, тогда как психическая ипостась мужчины может удовлетвориться только среди равных ему. Отсюда возникают и партнерские отношения между мужчинами, обогащающие человеческую природу чем-то большим, нежели соединение одной плоти с другой.

Мы, люди Запада, дети нашей сложной эпохи, монахи в кельях наших тел, искавшие чего-то, что заполняло бы нас, кроме слов и чувства, самим усилием этого поиска отторгались от этого «чего-то» навсегда. Мы мучились унаследованным упреком в телесной распущенности, под которым подразумевался сам факт нашего рождения, стараясь расплатиться за него жизнью в нищете, воспринимая удачу как своего рода превышение кредита и подбивая баланс в бухгалтерской книге добра и зла с оглядкой на Судный день.