Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Турки увидели нас и открыли огонь из пулеметов и горных орудий. Но они не заботились о прицельности огня и все время промахивались. Мы напомнили друг другу, что законом любой стратегии является движение, и начали маневрировать. Ставший кавалерийским офицером Расим со всеми нашими всадниками должен был окружить восточный кряж и обойти левый фланг противника, поскольку теория предлагала в подобных случаях нападать не по линии фронта, а организовывать так называемую точечную атаку.

Расим был готов к выполнению такого непростого задания. Входящий в его отряд Хамд эль-Арар перед выступлением поклялся умереть за арабское дело, церемонно обнажил свою саблю и, назвав ее по имени, обратился к ней с героической речью. Расим взял с собой пять автоматических пушек, и это значительно усиливало его выступление.

Мы в центре занимались парадным построением, чтобы выступление Расима осталось незамеченным противником, который занимался тем, что бесконечную вереницу своих пулеметов располагал с интервалами слева, вдоль кряжа, как на витрине в музее. Эта тактика представлялась заведомо проигрышной. Кряж был сплошь кремневым, без покрывающей породы, которая могла бы задерживать пули. Мы видели, как при ударе пули о грунт и пуля, и кремень разлетались дождем смертельно опасных осколков. Кроме того, нам было известно расстояние, и мы тщательно регулировали угол возвышения наших пушек Виккерса, благословляя их длинные старомодные прицелы. Наши горные орудия были закреплены на подставках и находились в полной готовности к внезапному удару шрапнелью, как только Расим займет исходное положение для атаки.

Как мы и ожидали, прибыло подкрепление из Аймы в количестве сотни солдат. Их прибытие убедило нас в необходимости отказаться от теории маршала Фоша и в любом случае атаковать с трех сторон одновременно. Мы послали прибывших из Аймы солдат с тремя пулеметами окружить правый, или западный, фланг противника. Затем был открыт огонь по туркам с нашей центральной позиции, который очень сильно беспокоил их открытые линии ударами и рикошетами.

Противник чувствовал, что обстановка складывается для него неблагоприятно. Старый генерал Хамид Фахри собрал свой штаб и тыловые службы и приказал каждому вооружиться винтовкой. «За сорок лет военной службы я никогда не видел, чтобы повстанцы сражались так, как эти. Становитесь в строй», – приказал он. Но было уже слишком поздно. Расим выдвинул вперед пять своих пулеметов с расчетами по два человека. Они быстро и скрытно заняли позицию и смяли левый фланг турок.

Люди из Аймы, знавшие каждый стебелек травы на этих пастбищах, принадлежавших их родной деревне, без потерь подползли на расстояние в триста ярдов до турецких пулеметов. Противник, занятый устранением нашей фронтальной угрозы, заметил их только тогда, когда они внезапным залпом смели его пулеметные расчеты и привели в полный беспорядок правый фланг. Увидев это, мы послали вперед всадников на верблюдах.

Их возглавил гофмейстер Зейда Мухаммед эль-Гасиб, восседавший на своем верблюде в сиявшем, развеваемом ветром одеянии, с алым флагом агейлов над головой. Все остававшиеся с нами в центре – наши слуги, артиллеристы и пулеметчик – рванулись за ним.

День оказался для меня слишком долгим, и теперь я дрожал от нетерпения, желая увидеть, чем кончится дело. Зейд рядом со мной бурно радовался тому, как прекрасно осуществлялся наш план в холодном зареве заходившего солнца. С одной стороны кавалерия Расима сметала в пропасть за кряжем разбитый левый фланг, с другой – люди из Аймы добивали беглецов. Центр противника в беспорядке откатывался по ущелью под натиском наших пехотинцев и всадников на лошадях и верблюдах. Армяне, весь день в тревоге прижимавшиеся к земле за нашими спинами, теперь повытаскивали свои ножи и ринулись вперед, подбадривая друг друга криками на турецком языке. Я думал об ущельях между здешними местами и Кераком, о Хесской котловине с ее разбитыми дорогами, проходившими по головокружительным карнизам, о мелколесье, о теснинах и узких дефиле. Дело шло к резне, и мне следовало бы воззвать о милости к противнику, но после яростного напряжения битвы я чувствовал, что мой мозг и тело слишком устали, чтобы я мог спуститься в это ужасное место и потратить ночь, спасая турок. Своим решением провести это сражение я убил двадцать или тридцать из наших шестисот человек, а раненых, наверное, было втрое больше. Однако ни это, ни уничтожение тысячи несчастных турок не могло повлиять на исход войны.