Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Перед палаткой собаки с громким хрустом расправлялись с брошенными им костями, а раб Мифлеха разламывал овечий череп и высасывал оттуда мозг. Тем временем Абдель Кадер, сплевывая и рыгая, ковырялся в зубах. Наконец он послал одного из слуг за аптечкой и налил себе какого-то снадобья, бормоча, что жесткое мясо вредно для его пищеварения. Его собственные крестьяне, несомненно, могли его побаиваться, но люди племени зебн жили слишком близко к пустыне, чтобы их можно было мерить крестьянской меркой. Кроме того, в этот день у них перед глазами был другой, противоположный пример шерифа Али ибн эль-Хусейна, прирожденного повелителя пустыни.

Его манера поднимать всех сразу из-за стола была характерна для центральных областей пустыни. На границе пашни, среди полукочевников, каждый гость, наевшись, сам отходил в сторону. Анайза усаживали гостя, предоставляя его самому себе, в темном месте, чтобы ему не было стыдно за свой аппетит. Все вели себя по-разному, но манеры шерифов видных кланов обычно заслуживали похвалы. Таким образом, бедняга Абдель Кадер остался непонятым.

Он ушел, а мы сидели у входа в палатку, над мрачной лощиной, в этот момент светившейся небольшими созвездиями костров у палаток, словно подражавших звездному небу или бывших его отражением. Ночь выдалась спокойная, если не считать лая собак, провоцировавших друг друга на хоровой вой. Когда лай становился реже, мы снова слышали тихий непрестанный гул тяжелых орудий, готовивших наступление в Палестине.

Под этот артиллерийский аккомпанемент мы говорили Мифлеху, что в ближайшее время должны осуществить рейд в округ Дераа и были бы рады взять с собой его, с пятнадцатью соплеменниками, при условии, что все будут на верблюдах. После неудачи с ховейтатами мы решили не объявлять цели нашего плана, чтобы его безнадежность не оттолкнула сторонников. Однако Мифлех поспешно и с явным удовольствием тут же согласился с нашим предложением, обещая привести с собой пятнадцать лучших воинов племени и своего собственного сына.

Его сын Турки был давней любовью Али ибн эль-Хусейна. Животный инстинкт тянул их друг к другу, и они мечтали о том, чтобы, не разлучаясь, наслаждаться близостью и тишиной. Он был юношей лет семнадцати, с открытым лицом, невысоким, но широким в кости и сильным, с круглым веснушчатым лицом, со вздернутым носом и очень короткой верхней губой, за которой были видны крепкие зубы, но которая придавала всему его лицу какой-то надутый вид. Впрочем, такое выражение тут же опровергалось счастливыми глазами. Два критических случая позволили нам убедиться в его смелости и преданности. Его спокойный нрав компенсировал стремление отчасти перенять привычку попрошайничать, свойственную его отцу, которого прямо-таки пожирала алчность. Главной заботой Турки была уверенность в том, что его признают мужчиной среди мужчин, и у него всегда был такой вид, будто он делает что-то дерзновенное и прекрасное, что позволит ему похваляться своей смелостью и мужественностью перед девушками своего племени. Он страшно обрадовался новому шелковому халату, который я подарил ему за обедом, и, чтобы показать его всем, дважды прошелся среди шатров без плаща, ругая тех, кто не проявлял к новому халату достаточного интереса.

Когда наш караван покинул Баир, как следует напоив верблюдов, уже давно стемнело. Мы, командиры, долго ждали, пока соберется племя зебн. В подготовительные действия Мифлеха входил визит к Эссаду, мифическому предку клана, покоившемуся в разукрашенном склепе вблизи могилы Аннада. Бени сахр были уже достаточно оседлыми, чтобы проникнуться семитскими деревенскими суевериями, связанными со святыми местами, деревьями и гробницами. Шейх Мифлех подумал, что случай оправдывает добавление им еще одного головного шнура к истрепавшейся коллекции, обвивавшей надгробный камень Эссада, и иносказательно выразил свою просьбу к нам о приношении. Я снял одно из своих богатых украшений, привезенных из Мекки, заметив, что добродетель остается с дарителем. Бережливый Мифлех вложил мне в руку в обмен на подарок монету (полпенни), что, как он считал, давало ему теперь право говорить о том, что это украшение он купил. И когда я через несколько недель вернулся сюда и увидел, что украшение пропало, он грубо выругался мне на ухо по поводу святотатства некоторых безбожников шерари, ограбивших его предка. Турки мог бы сказать мне больше.

Крутая старая дорога вывела нас из Вади-Баира. У гребня горного кряжа мы нашли остальных своих людей, расположившихся на ночь вокруг костра, но на этот раз не было и речи о том, чтобы сварить кофе. Мы тесно улеглись вместе и молча ловили ухом гром пушек Алленби. Они говорили весьма красноречиво, и на западе вспыхивали слабые зарницы от выстрелов.