Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

– Надо быть находчивым!

Однажды его застало наводнение, когда он шел через пастбище в Монголии. Ему удалось спастись, забравшись на возвышенность, и оттуда он наблюдал, как мир вокруг покрывался водой.

– В первый день мне было страшно, – признает он, смеясь.

Тогда он еще носил рюкзак. Скоро у него закончились все припасы. Он питался окружавшей его водой и корнями растений. А потом он вдруг вспомнил, что ему сказал врач перед операцией на сердце: или он не встанет с операционного стола, или проживет сто лет.

– Понимаешь? – смеется он. – Небо не могло мне послать смерть от наводнения, потому что мое время еще не пришло.

– И как долго ты просидел там взаперти?

Он поднимает руку вверх и прижимает большой палец к остальным, так, что получается форма клюва.

– Семь дней? – переспрашиваю я, так как и язык жестов может иметь разные значения в зависимости от диалекта.

Он кивает:

– Целую неделю.

– И что же ты делал все это время?

– А что мне было делать? Я пел песни.

Мы идем по грунтовой дороге. Наши шаги приятно шуршат, колеса тачек тихо жужжат. Вдруг до меня доносится аромат злаков, вскоре вдали появляются поля. Мы приближаемся к оазису.

– Люди часто спрашивают меня, не одиноко ли мне, – говорит учитель Се, – и знаешь, что я им отвечаю?

Он смотрит на меня блестящими глазами:

– Я задаю им ответный вопрос: не одиноки ли они сами? Почему они задают мне такие вопросы? У меня же есть целый мир. Я разговариваю с растениями и животными, цветы смеются вместе со мной, а маленькие птички мне подпевают. Почему я должен быть одиноким?

Я смеюсь и стараюсь выглядеть так, как будто и у меня все так же.

Этим вечером мы проходим мимо гостиницы посреди пустыни.

– Давай снимем комнату! – радостно восклицаю я.

Но учитель Се качает головой:

– Пожалуйста, ты снимай, но я предпочитаю ночевать здесь.

– Тогда я с тобой.

Он останавливается и показывает на гостиницу:

– Но разве ты не хочешь переночевать там?

– Да, но так не пойдет.

– Почему же?

– Я не могу спать в постели, когда ты рядом лежишь в своей тележке.

– Почему?

Я задумываюсь.

– Тогда я буду казаться себе плохим другом.

Он серьезно на меня смотрит, потом громко смеется:

– Маленький шельма, ты всегда все так усложняешь! Это же совсем просто: ты хочешь спать там, потому что тебе там удобнее и ты сможешь зарядить свои электроприборы, а я хочу спать в своей тележке, потому что это мой дом.

Я пытаюсь возражать, но он лишь отмахивается:

– Сейчас ты пойдешь туда, а я поищу себе здесь место. Завтра мы снова встретимся.

На следующий день мы встречаемся на улице и кричим друг на друга.

– Ты не понимаешь! – ревет учитель Се, а я возражаю, что я как раз хорошо понимаю.

Вокруг нас ничего, кроме пыльного зноя, а асфальт такой горячий, что стал мягким и липким, солнце поджаривает нас, а мы орем друг на друга.

Речь, видите ли, идет о патриотизме.

– Ляйке! – восклицает учитель Се возмущенно. – Мы, китайцы, любим нашу страну! Это просто факт!

– Да? И о какой же стране идет речь? Внутренняя Монголия входит в нее, а Внешняя Монголия не входит? Это значит, вы стоите на границе и любите только одну сторону, а другую не любите? Но это же полная чушь!

– Каждый народ любит свою страну!

– Можно любить родную деревню, или горы, пустыни или море, но не что-то искусственное вроде страны!

– Мы ВСЕ это любим!

– Нет! Вы только так говорите, а потом засоряете свою страну мусором, сносите старинные здания и сбиваете на улицах своих сограждан! И при этом вы делаете вид, как будто все прекрасно!

Он останавливается. Я обильно потею и все думаю, какого жару добавляет палящее солнце в наш спор.

– Ляйке, – произносит он серьезно и торжественно, – мы, китайцы, и сами знаем, что в нашей стране многое идет неправильно. Но даже если Китай во многих местах загрязнен, а люди обращаются друг с другом не очень хорошо, мы все равно любим свою родину.

– Почему вы тогда не можете признаться, что многие вещи идут не так?

– Между собой мы ругаемся на то же, что и ты. Но мы не любим, когда на недостатки нам указывают иностранцы. – Он отворачивается от меня, и я слышу, как он глухо произносит:

– Это нас ранит. Больно.

Повисает тягостная тишина. Мы идем дальше, воздух дрожит, до горизонта нет ничего, кроме желтой пустыни. Мы здесь одни, и каждый молча тащит за собой свой гнев через жару.

– Учитель Се, – говорю я наконец.

– Что?

– Учитель Се, ты ведь знаешь, что ты единственный, с кем я открыто могу обсуждать эти вопросы?