Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем - книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

Только поставив книгу на полку, приняв душ и побрившись, я понял, что за все утро ни разу не заглянул в почту. Эта мысль нисколько не испортила мое настроение.

Вместо того чтобы броситься к компьютеру, я лег на диван и принялся думать о моем любимом читателе – Мильтоне, о его тревожных переживаниях в связи с чтением. В середине пятидесятых годов XVII века он перенес еще одно отлучение от мирской толпы – Мильтон окончательно потерял зрение и способность читать (во всяком случае, собственными глазами). Оказавшись в новом одиночестве, он боялся, что не сможет теперь до конца раскрыть свои возможности. Один из сонетов, созданных вскоре после того, как поэт ослеп, начинался так:

Но даже в этом отчаянном положении, в объятьях слепоты, талант его не пропал даром. Напротив, именно тогда были созданы его величайшие творения. Эпическую поэму «Потерянный рай», апофеоз сосредоточенности духа, он диктовал помощникам, в том числе трем своим дочерям.

Мильтон и до этого знал великую ценность ухода от мирской суеты. Поэтому тревога по поводу слепоты наверняка никогда не могла полностью овладеть его помыслами. А я, как и все мои ровесники, должен постоянно призывать себя к сосредоточенности. Я поставил потрепанную книгу на полку. «Война и мир» оставила на мне свои отметины, как и я на ней. (Я чувствую себя родившимся заново, как человек, побывавший на дне океана и благополучно вернувшийся обратно.) Читая роман, я был по-настоящему живым и счастливым. Как же получилось, что любовь к отчуждению от мира превратилась в мучение? Как мне снова полюбить это уединение?

Генри Молисон родился зимой 1926 года, рос в приличной коннектикутской семье и в конце концов стал бы обычным человеком, мозг которого управляет его телом при помощи потоков упорядоченных электрических сигналов. Но жизнь сложилась иначе. Когда мальчику было семь лет, его сбил велосипедист, и Генри заболел тяжелой эпилепсией. У Молисона начались ежедневные припадки тоникоклонических судорог (большие припадки, grand mal). Каждый припадок начинался с «ауры», ярких зрительных галлюцинаций, после которых он мгновенно терял сознание. После ауры следовала «тоническая» фаза, в ходе которой мышцы Молисона сокращались, и он без чувств падал (в этот момент он начинал непроизвольно стонать и кричать). Затем начиналась «клоническая» фаза – все тело начинало биться в конвульсиях, словно невидимый палач пытал его разрядами электрического тока. У больного закатывались глаза, он прикусывал язык, совершенно этого не чувствуя. Случай был чрезвычайно тяжелым. За день у Молисона могло случиться до десяти припадков. Он лечился двадцать лет, но лекарства не помогали.

К лету 1953 года двадцатисемилетний Молисон утратил всякую надежду на нормальную или хотя бы сносную жизнь. Отчаявшись, он обратился к Уильяму Сковиллу, нейрохирургу Хартфордского госпиталя в Коннектикуте. Тот предложил операцию – удаление гиппокампа. 25 августа того же года Сковилл выполнил эту операцию, получив два значимых результата: у Молисона навсегда прекратились припадки, и он потерял способность запоминать новую информацию.

В газетах появились захватывающие истории. Все те мелочи, при помощи которых мир обретает цельность и непрерывность в наших глазах – что было сегодня на завтрак, о чем шел разговор с близкими и т. д., – стали недоступны Генри Молисону. Сведения о них не задерживались в его продырявленной памяти и навеки исчезали в бездне. Но информация, полученная в детстве и юности, осталась нетронутой. Молисон теперь не мог ничего отложить в долговременную память и поэтому забывал абсолютно все, что узнавал.

Вскоре после операции к странному пациенту пригласили молодого психолога Бренду Милнер, работавшую в Университете Макгилла в Квебеке. Милнер как раз начала собирать сведения о подобных случаях и с радостью согласилась помочь. Встреча с Молисоном изменила всю ее жизнь, как и вообще нейрофизиологию и неврологию. В течение следующих тридцати лет она регулярно наблюдала Генри Молисона, выполнив при этом множество исследований. Вначале такие тесты были не слишком информативными, так как Молисон ничего не запоминал (в том числе и саму Бренду). Наверное, ей было странно, заходя в дом, каждый раз знакомиться заново. Накапливая сведения о больном, Милнер смотрела на Молисона как на друга, хотя их встречи не откладывались в его памяти.