Тадеуш Бреза - Стены Иерихона

Она закричала:

- Но от кого, от кого?

Он растерялся. Раскрыл рот. Почувствовал себя глупо. Это было написано на его лице. Как же он мог не предвидеть такого вопроса! А она плакала. Нервно, устало. Всю оставшуюся жизнь будет ее терзать невыносимая боль от зла, причиненного отцу, за которое она так и не сумела рассчитаться. И еще это! Нет уже больше преданного, пылкого существа, которое шло вместе с ней по следу, объединенного с нею тем, что более всего сближает, узами общей мести. Он хотел ответить на ее вопрос. Пожатием плеч она освободила его от такой необходимости. Зачем?

- Я защищаю себя от вас! - закричал он. - Только в ваших глазах. Чтобы в ваших глазах...

Он смешался. Она поняла, что это не притворство.

- Он выбил у меня оружие из рук! - сказал Сач. И еще раз повторил: Выбил оружие у меня из рук.

Аня пошла в наступление:

- Я знаю только, что Черский уже был у вас в руках, а теперь вы его отпускаете. Из-за этого мальчика? - спросила она.

Сач задумался.

- Но вы-то ведь знаете, из-за этого ли мальчика или из-за чего-то другого. Ну!

Мучительно долго он молчал. И вдруг закрыл лицо руками. С минуту сидел неподвижно. Наконец стал отводить руки от лица, да так медленно, будто опасался показать его. И действительно, оно было страшно.

- Одно ваше слово, - обещание это вырвалось у него с трудом, - и завтра Черский будет мертв!

По глазам Ани он заметил, что она не поняла его.

- Я убью его! - крикнул Сач. - Убью. Пусть это кончится раз и навсегда.

Но Аня хотела не смерти Черского, а его позора.

- Нет, - проговорила она медленно. - Вы уж оставьте его жить. Он ведь для вас герой.

Поднос снова полетел на пол. Сач старался перекричать оркестр:

- Это прохвост! Убийца и вор!

Человек за соседним столиком, только что с улицы, перестал расчесывать мокрые усы, все в капельках дождя, которые напоминали стеклянные шарики на проволочках, какие бывают снизу у елочных лампочек. Аню вдруг что-то осенило.

- Мальчишка-купальщик, когда это было, теперь ведь лето!

Так она сказала, а Сач спокойно подтвердил.

- Да, - проговорил он. - Это случилось через несколько месяцев после того, как я поступил к нему.

Теперь она совсем запуталась. Так ведь этот маленький утопленник явно заставил его переменить мнение о Черском.

Стало быть, перелом произошел уже давно!

- Послушайте, Юлек, - она просила, чтобы он подтвердил это, - мы ведь с тех пор тысячу раз говорили о Черском. Вы всегда были так уверены, что на чем-нибудь его да поймаете.

Больше, чем я. Вы ничуть не сомневались. Я даже думала, что вы лишь ждете очевидных улик, хотя сами все хорошо знае.^.

- Ибо я знал, - йлохнул Сач, а затем, вздохнув еи\ раз, глубже, прибавил: - И знаю!

Тут она торопливо стала швырять в сумочку все, что разложила на столике: пудреницу, кошелек-она .обиралась заплатить за сигареты, спички, деревянный мундштук. С шумом защелкнула замок. Хотела встать, но стулья сзади так тесно прижали ее к столику, что она вскакивала и опять садилась, теряя равновесие.

Лицо ее покраснело-от усилий, а может, и от злости. Казалось, это Сач не отпускал ее.

- Нет, нет, я ухожу! - кричала она. - Все крутишь, не хочешь сказать, я так больше не могу.

И он тоже закричал, вкладывая в свои слова всю душу:

- Клянусь! Я не изворачиваюсь.

Но она не дала ему говорить. Сказала со злой издевкой:

- Так я и поверила. - На губах ее заиграла презрительная улыбка.

И она опять схватилась за сумочку. Оскорбленная, по-детски разобиженная, мечтающая унизить.

- Я плачу за себя. - Она так разнервничалась, что никак не могла достать денег из кошелька. Монетки, лежавшие на кожаном его дне, не давались в руки. Он удивленно смотрел на нее. С самого же начала был у них такой товарищеский уговор, что каждый платит за себя. Что с ней случилось? К чему такая демонстрация?

А ее прямо-таки подмывало порвать. Такое чувство захватывает любящих друг друга людей, когда они ссорятся. Никогда гнев так стремительно не выливается в слова, никогда желание убежать не бывает таким сильным, как во время таких скандалов.

Единственное слово, которое еще может что-то объяснить, застревает в горле. Даже если оно уже вертится на языке, не соскакивает с него, неловко ему как-то. А-нет! Ведь все равно сердца, мысли, уши закрыты перед ним. Часто одни только уши, их просто заткнули руками.

- Скажу, все скажу, - простонал Сач.

Глаза ее не сразу потеплели. Злоба мгновенно опустошает в душе огромные пространства, словно молния, растапливающая металлический предмет. Возрождаются они не скоро. Сам он был готов сказать все, но не было у него для этого готовых слов. Он достал бумажник. Начал рыться в нем.