Джек Керуак: Подземные

Вот так, на самом деле, и началась моя дорожная жизнь, и то, чему суждено было случиться потом, - чистая фантастика, и не рассказать об этом нельзя.

Да, и я хотел ближе узнать Дина не просто потому, что был писателем и нуждался в свежих впечатлениях, и не просто потому, что вся моя жизнь, вертевшаяся вокруг студгородка, достигла какого-то завершения цикла и сошла на нет, но потому, что непонятным образом, несмотря на несходство наших характеров, он напоминал мне какого-то давно потерянного братишку: при виде страдания на его костистом лице с длинными бачками и капель пота на напряженной мускулистой шее я невольно вспоминал свои мальчишеские годы на красильных свалках, в котлованах, заполненных водой, и на речных отмелях Патерсона и Пассаика. Его грязная роба льнула к нему так изящно, будто заказать лучшего костюма у портного было невозможно, а можно было лишь заработать его у Прирожденного Портного Естества И Радости, как этого своим потом и добился Дин. А в его возбужденной манере говорить я вновь слышал голоса старых соратников и братьев - под мостом, среди мотоциклов, в соседских дворах, расчерченных бельевыми веревками, и на дремотных полуденных крылечках, где мальчишки тренькают на гитарах, пока их старшие братья вкалывают на фабриках. Все остальные нынешние мои друзья были "интеллектуалами": антрополог-ницшеанец Чад, Карло Маркс с его прибабахнутыми сюрреальными разговорами тихим голосом с серьезным взглядом, Старый Бык Ли с такой критической растяжечкой в голосе, не приемлющий абсолютно ничего; или же они были потайными беззаконниками, типа Элмера Хассела с этой его хиповой презрительной насмешкой, или же типа Джейн Ли, особенно когда та растягивалась на восточном покрывале своей кушетки, фыркая в "Нью-Йоркер". Но разумность Дина была до последнего зернышка дисциплинированной, сияющей и завершенной, без этой вот занудной интеллектуальности. А "беззаконность" его была не того сорта, когда злятся или презрительно фыркают: она была диким выплеском американской радости, говорящей "да" абсолютно всему, она принадлежала Западу, она была западным ветром, одой, донесшейся с Равнин, чем-то новым, давно предсказанным, давно уже подступающим (он угонял машины, только чтобы прокатиться удовольствия ради). А кроме этого, все мои нью-йоркские друзья находились в том кошмарном положении отрицания, когда общество низвергают и приводят для этого свои выдохшиеся причины, вычитанные в книжках, - политические или психоаналитические; Дин же просто носился по обществу, жадный до хлеба и любви, - ему было, в общем, всегда плевать на то или на это, "до тех пор, пока я еще могу заполучить себе вот эту девчоночку с этим ма-а-ахоньким у нее вон там между ножек, пацан", и "до тех пор, пока еще можно пожрать, слышишь, сынок? я проголодался, я жрать хочу, пошли сейчас же пожрем чего-нибудь!" - и вот мы уже несемся жрать, о чем и глаголил Екклезиаст: "Се доля ваша под солнцем".

Западный родич солнца, Дин. Хотя тетка предупредила, что он меня до добра не доведет, я уже слышал новый зов и видел новые дали - и верил в них, будучи юн; и проблески того, что действительно не довело до добра, и даже то, что впоследствии Дин отверг меня как своего кореша, а потом вообще вытирал об меня ноги на голодных мостовых и больничных койках разве имело все это хоть какое-нибудь значение? Я был молодым писателем и хотел стронуться с места.

Я знал, что где-то на этом пути будут девчонки, будут видения - все будет; где-то на этом пути жемчужина попадет мне в руки.

Перевод и вступительное слово Максима Немцова

ДЖЕК КЕРУАК:

"НА ИНЫХ УРОВНЯХ БЕЗУМИЯ"

Джек Керуак, человек, давший голос целому поколению в литературе, родился 12 марта 1922 года в Лоуэлле, штат Массачусеттс, и умер в 47 лет. За свою короткую жизнь, проведенную, в основном, "на колесах", он успел написать около 20 книг прозы, поэзии и снов и стать самым известным и противоречивым автором своего времени.

Многие считали и считают его писателем никудышним, многие - классиком литературы этого столетия, но практически все сходятся в одном: без Керуака литературы "разбитых" просто не было бы. По его книгам и разговорам учились писать, наверное, все битники. Он придумывал названия их книгам, кормил их идеями и замыслами. Стиль "письмодействия", отчасти заимствованный им у Марселя Пруста и творчески видоизмененный, оказался очень привлекательным для Аллена Гинзберга, Уильяма Берроуза, Грегори Корсо и многих других - а уж опосредованным влияниям в мировой литературе несть числа.