Рене Клер - Китайская принцесса

Она покачала головой, и я наконец понял, что господин Лефранк ничего не рассказал о сцене, в которой его постыдная роль не сводилась только к роли отца, что и принудило его промолчать о причине своей ярости. Таким образом, ничего не произошло такого, чего бы не предвидел мой разум.

- Он весь день пробыл дома, чтобы помешать мне уйти, - продолжала она. Вечером мы снова поссорились. Он потребовал, чтобы я поклялась, что никогда тебя не увижу. Я отказалась. Тогда он стал грозить мне, что...

Рыдания возобновились. Образ разъяренного Лефранка невольно вызвал в моей памяти образ другого Лефранка, который, наконец успокоившись, одиноко лежал в своем пустом доме.

- Как тебе удалось улизнуть? - спросил я.

- Я сказала, что иду спать, и выбралась через окно своей комнаты. Мне не следовало так поступать, но я любой ценой хотела увидеть тебя.

Слушая ее, я уже видел, как прорисовываются невидимые петли той сети, которую Судьба сплела вокруг меня. Если бы я знал, что Женевьеве неизвестна моя измена, что она меня еще любит, что готова восстать против воли отца, я бы так не отчаивался, не пошел бы с ней попрощаться. Но не все еще было потеряно.

Если бы она меня меньше любила, она бы осталась у себя, я бы с ней там увиделся, не пошел наверх, где...

- Я тоже хотел тебя увидеть любой ценой, - сказал я, вздохнув. - Я испытываю угрызения совести, - продолжала она. - Я опасаюсь, что он прибегнет к насилию над собой.

- Он тебе чем-то грозил?

- Он грозил себя убить. Таковы были его последние слова, которые я услышала, уходя от него: "Если из-за тебя жизнь для меня станет невыносимой, моя смерть будет на твоей совести!" Я отстранился от нее и сделал несколько шагов, как бы стараясь ускользнуть из этого читального зала, где, казалось, со всех сторон меня подстерегала опасность. Мне чудилось, что я присутствую при сцене, которая могла иметь место: полиция уже в кабинете господина Лефранка. Допрашивают его дочь: "Были ли причины для его самоубийства?" И Женевьева отвечает: "Из-за меня. Это моя вина. Мне не следовало уходить в этот вечер..." и, плача, рассказывает об угрозах отца, о его возбуждении. Перед лицом ее искренности никто не станет сомневаться в самоубийстве, вернее, никто не стал бы сомневаться, если бы... если бы я оставил в руке мертвеца револьвер, тяжесть которого ощущал в своем кармане.

- О чем ты думаешь? - спросила Женевьева.

Я снова думал о Черве Удачи, о китайской принцессе, о разнице между относительным и абсолютным. Только что мне казалось, что меня не могут не осудить по обвинению в убийстве. Но такая возможность была относительной. Пока я колебался, забрать свой револьвер или оставить его, у меня вопреки всякой логике был шанс на спасение. Я мог бы им воспользоваться, если бы посоветовался с подброшенной вверх монеткой, а не со своим разумом. Абсолютно невозможным было лишь то, что господин Лефранк снова задышит, поднимется с пола, словно ничего не произошло, и вернется на свое место за письменным столом.

- Останься тут, - резко сказал я Женевьеве.

Мне пришла в голову невероятная мысль: вернуться туда и вложить обратно револьвер в его руку... Но тут я услышал возглас Женевьевы.

- Уже около двух часов! - сказала она, посмотрев на часики. - Мне надо домой.

Петля сети сжимается, и я тщетно пытаюсь из нее выбраться. Она хочет вернуться к отцу. Мне тоже надо туда. Но как снова проникнуть в дом, если она будет у себя в комнате, через которую я уже однажды без ее ведома вошел в дом? И что ей сказать, чтобы ее задержать? Сейчас она направится к двери и уйдет.

- Если ему уже известно о моем уходе, что он думает в эту минуту? прошептала она.

Пройдет немного времени, и она все узнает. А я и вправду окажусь преступником, если отпущу ее, не предупредив, что ее ждет по возвращении домой. Следует немедленно воспользоваться одной из тех нежных фраз, которые так действуют на сердце. "Моя маленькая Женевьева, ты не знаешь всего. Будь мужественна..." Я следую за ней. Мне пока трудно говорить. Слишком много света в коридоре, среди колонн коринфского шапито с акантскими листьями на фронтоне, которые, я уж думал, никогда не увижу. На улице я заговорю с ней. Абсолютно невозможно не заговорить. Пусть будет, что будет!

Мы минуем вместе холл отеля, ночной портье подмигивает мне с видом соучастника. С такой улыбкой могла бы поглядеть на меня Судьба, если бы обладала человеческим лицом.

7 Глава седьмая И случилось то, что на другой день меня арестовали. Когда позднее следователь не без иронии спрашивал, почему я отказался от мысли покончить с собой, я был не способен ему что-либо ответить. Мог ли этот чиновник понять все тонкости партии, которую мне пришлось разыгрывать в самых сложных обстоятельствах? В один прекрасный момент у меня в ушах зазвучал победоносный смех моего исконного противника, узнавшего о моем намерении свести счеты с жизнью.