Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды

Доносился рокот притихшего водопада и журчанье ручья между валунов, а с другой стороны - приглушённые звуки волн, рассыпающихся в сгустках пены вдоль берега.

Слышно было щебетанье береговых ласточек, охотящихся на мух во всё ещё золотистом воздухе, карканье ворона и крики чаек с моря, гладкого как белый шёлк, простирающегося вплоть до дальнего острова Эйгг на самом горизонте. Иногда раздавался предупредительный стук кролика на участке среди дюн позади дома.

Но Джонни всегда знал, когда приходят дети, и когда, наконец, я тоже стал слышать их высокие голоса, звучащие вдали высоко над нами, он вдруг напускал на себя равнодушный вид и с полным безразличием отправлялся к кустикам тростника или к столбику ограды у небольшой цветочной клумбы и поднимал там ногу. С того времени, когда маленькие головы мальчиков появлялись на горизонте холма, проходило примерно минут пять до тех пор, пока они спустятся по последнему и самому крутому участку пути, перейдут по мосту и подойдут по зелёной травке к двери, я всё время думал, что они мне несут: долгожданные или ненужные письма, кое-какие нужные мне припасы, бутылку козьего молока от их матери или вообще ничего. Когда ничего не было, я сразу облегченно вздыхал и сильно печалился, так как в Камусфеарне мне не хочется иметь дело с внешним миром и в то же время нужна уверенность в том, что он по-прежнему существует.

Однажды вечером, когда близнецы принесли мне объемистые пакеты с письмами, и я уже некоторое время сидел и читал их в сумерках на кухне, то вдруг услышал их взволнованные крики, доносившиеся с пляжа. Я вышел и стал свидетелем сцены, которая до сих пор так ярко стоит у меня перед глазами, как будто с тех пор прошло не несколько лет, а несколько часов.

Солнце стояло очень низко, тень от дома тёмной длинной полосой протянулась по траве и тростнику, а склон горы вверху казался золотистым, как будто бы сквозь оранжевый светофильтр. Орляк уже не был зелёным, а вереск - пурпурным, и только алые рябины отдавали свой собственный цвет солнцу, яркий как венозная кровь.

Когда я повернулся к морю, оно было таким бледным и полированным, что фигуры близнецов, стоявших по пояс в воде, вырисовывались почти силуэтом на его фоне, их торс и конечности были бронзового цвета со светло-желтой окантовкой. Они кричали, смеялись и, двигаясь, всплескивали руками воду вверх. Всё время, пока они там бегали, то вскидывали вверх сверкающий дождь мелкой золотой и серебряной рыбёшки, такой плотный и сияющий, что он даже размывал очертания детских фигур.

Это было похоже на то, как будто бы мальчики были центральной фигурой освещённого фонтана в стиле барокко, и когда они нагибались к поверхности со сложенными лодочкой руками, вверх ударял новый поток искр в том месте, где погружались их руки, и опускался затем хрупким сияющим каскадом. Когда я сам добрался до воды, то как бы погрузился в серебряную патоку, голые ноги просто протискивались сквозь плотную массу мелкой рыбёшки, как сквозь сплошное и нехотя поддающееся месиво. Возникало такое непреодолимое желание сгребать и разбрасывать их, кричать и смеяться, как если бы мы были искателями сокровищ, которые наткнулись на легендарные подвалы императорских драгоценностей и разбрасывали вокруг бриллианты как солому. Мы просто упивались рыбой, сходили от неё с ума, были счастливы от рыбы в этой сверкающей оранжевой сфере из воздуха и воды. Близнецам было лет тринадцать, а мне примерно тридцать восемь, но это рыбное чудо вызывало у нас одинаковую реакцию.

Мы так увлеклись в своём восторге, превращая сбившиеся в кучу миллионы рыбёшек в сверкающий фейерверк, что только некоторое время спустя я задумался над тем, что же загнало этот гигантский косяк молодняка кильки или "грязь", как её называют в этих краях, в наш залив, и почему, вместо того, чтобы рассыпаться по морю, её с каждой минутой становилось всё больше и больше на этой отмели. Затем я увидел, что в ста метрах отсюда поверхность воды вспенилась от скумбрии, косяки которой поднимали буруны на гладкой поверхности прилива. Скумбрия гнала перед собой эту мелочь в узкий залив и держала её там, но и сами преследователи были не в состоянии повернуть назад. Их в свою очередь оттесняла от моря стая бурых дельфинов, которые плыли по внешнему краю косяка и прижимали скумбрию всё ближе и ближе к берегу. Охотники и преследуемые выжимали мелочь кильки вовсе на песок, и вскоре каждая небольшая волна стала выплескивать на берег россыпь серебряной мелюзги. Я удивился было тому, что дельфины так долго не могут насытиться и убраться восвояси, и только тогда заметил, что подобно мелюзге и скумбрии, которых они загнали сюда в залив, выход дельфинам в открытое море был также отрезан. Позади них, чернея на фоне блёклой на закате воды, вздымался острый как сабля плавник самца дельфина-касатки, самого страшного врага всех обитателей моря, как малых, так и больших, неприступный зверь. Одним своим присутствием, своим грозным видом он контролировал миллиарды жизней, сгрудившихся между ним и берегом.