Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон

Это было первое свидетельство, что макрель здесь еще водится. Она появляется в июне или начале июля, а уходит вместе с туристами, смотря по погоде, в начале или конце сентября. Помимо голов и хвостов осетровых, не говоря уж об основном корме из угрей, макрель - любимая пища выдр, а раз уж она все ещё здесь и я так много потратил на морозильные камеры, то я, естественно, не стал упускать такую возможность.

У нас на борту было два перемета (тридцать метров лески с двадцатью крючками на кетгуте и манками из крашеных куриных перьев), и мы взялись за работу, чтобы выловить как можно больше макрели из этого косяка. Возможно, это последний улов в сезоне, так что наши морозилки будут полными на зиму.

В результате через двадцать минут у нас оказался баснословный улов. Бывали минуты, когда мы упускали косяк из виду, но всегда снова находили его, внимательно разглядывая акваторию, и раз за разом вытаскивали бешено вращающийся перемет, на котором было от десяти до девятнадцати (это рекорд Алана и, полагаю, Камусфеарны) болтающихся и трепещущих рыбин, синие и лазурные полосы которых вызвали у меня в памяти детство в Галлоуэе, где мы ловили эту же рыбу на один крючок, и если за день вылавливали штук тридцать, то считали это удачей. Теперь же мы брали штук тридцать макрели за минуту, и к концу рыбалки, когда окончательно потеряли косяк, у нас было более центнера рыбы.

Мы снова отправились на одном двигателе к стоянке "Полярной звезды" в миле оттуда. На полпути мы наткнулись на буревестника-глупыша, сидевшего на спокойной воде, и вроде бы не способного взлететь. Он неуклюже отплыл в сторону с нашего курса, но стать на крыло не смог. Я сказал Алану, что надо помочь бедняге, и он отправился за ним на надувной лодке, а я остался в сторонке на "Полярной звезде". В конечном итоге, все обернулось довольно забавно. Как бы близко Алан не подплывал к буревестнику, птице удавалось развернуться быстрее лодки, и мне пришлось выслушать богатый запас ругательств, гремевших над разделявшими нас несколькими сотнями метров спокойной морской поверхности. Но в этой ситуации, как и во всех остальных, Алан добился своего, и четверть часа спустя он уже был на борту "Полярной звезды" с беспомощным, но протестующим буревестником. Протест у буревестников проявляется прямо и однозначно: они начинают плеваться такой тошнотворной и вредной слюной, которая заставляет отступиться даже самых заядлых орнитологов или любителей помочь. Пока я связывал ему ноги и крылья, он облил меня и подушки сидений в рубке судна значительным количеством этого жуткого вещества, но в конце концов я упрятал его в картонную коробку и мы двинулись домой к месту стоянки.

У нас на борту было около центнера рыбы и никаких очевидных средств для транспортировки её в Камусфеарну, до которой было около полумили на шлюпке и около полумили пешком. У меня был парусиновый комбинезон яхтсмена и кроме штанов ничего более подходящего. Мы завязали узлом рукава и ворот комбинезона, вывалили туда весь улов и направились в Камусфеарну. Алан тащил на сильно согнутых плечах весь этот груз, я же нежно прижимал к груди картонную коробку с буревестником.

До дома оставалось чуть меньше пятидесяти метров, когда, шагая по песчаной дюне, Алан воскликнул:

Ну и денёк же сегодня, ты только посмотри на это!

Почти у наших ног, беспомощно трепыхаясь среди высоких стеблей бурьяна, копошился мэнский буревестник, громадные как сабли крылья которого, приспособленные к длительному парению в небе и скольжению по волнам, что присуще семейству альбатросов, к которому принадлежат оба эти вида, теперь гребли по земле.

- Его сдуло на берег, - сообщил Алан, - а они могут взлетать только с воды или с какого-либо высокого места. Пожалуй надо взять и его с собой и привести их обоих в приличное состояние.

Итак мы прибыли в Камусфеарну с глупышом в картонной коробке и мэнским буревестником, завернутым в вощаную бумагу (ибо от контакта с рукой человека у них нарушается "водонепроницаемость", и тогда перья промокают при первом же купании, к которому они так страстно стремятся).

Мы посадили их обоих в ванную, мэнского - в душевое отделение, а глупыша в предбанник. В результате всё было загажено, ибо глупыш гадил по объему будто бы даже больше того, что съедал, и для обслуги это тоже было довольно неприятно.

Прежде всего, ни та ни другая птица не стала есть добровольно, обеих пришлось кормить принудительно, одному человеку надо было держать им клюв открытым, а другому насильно вводить пищу в виляющий зоб. Каждой из них я назначил различную диету: глупышу я давал рыбу, рыбную печенку и большое количество сала (припоминая как в прошлом они просто тучами роились над печенью акул и китов и любым жиром), а второму буревестнику я давал моллюсков, рыбную печень и черные, богатые протеином головы блюдечек. Мы старались не касаться их оперения руками, но тем не менее оно не становилось водонепроницаемым (такое часто бывает при шоке или травме). Глупыш - неуклюжий увалень совершенно без страха с упоением купался, шлепал по воде и все пытался нырять, но в результате промокал насквозь и оставался взъерошенным. Другого буревестника приходилось купать насильно, ибо он вроде бы терпеть не мог воды и всего, что с ней связано. Но у них была одна общая характерная черта - двухразовое питание неизменно оказывалось исключительно болезненным. Как только пальцы человека отпускали их зоб, они своими искривленными, острыми как у попугая клювами наносили неожиданно сильные удары, которые нередко вызывали кровь, если не успеешь отдернуть руку, и к концу недели вся правая рука у меня была покрыта бесчисленными шрамами.