Милорад Павич - Хазарский словарь

- Дело в том, что вы можете стать великим ученым или великим скрипачом (а знаете ли вы, что все великие скрипачи, кроме Паганини, были евреями?), только если вас поддержит и встанет за спиной у вас и ваших достижений один из мощных интернационалов современного мира. Еврейский, исламский или католический интернационал. Вы принадлежите к одному из них. Я ни к какому, поэтому я и неизвестен. Между моими пальцами давно уже проскочили все рыбы.

- О чем это вы говорите? - спросила я его изумленно. - Это парафраз одного хазарского текста, примерно тысячелетней давности. А вы, судя по названию доклада, который вы нам прочтете, весьма осведомлены о хазарах. Почему же вы тогда удивляетесь? Или вы никогда не встречали издание Даубмануса?

Должна признаться, что он меня смутил. Особенно когда упомянул "Хазарский словарь" Даубмануса. Если такой словарь когда-либо и существовал, ни один экземпляр его, насколько мне известно, не сохранился.

Дорогая Доротка, я вижу снег в Польше, вижу, как снежинки превращаются в твоих глазах в слезы. Вижу хлеб, насаженный на шест со связкой лука, и птиц, которые греются в дыме над домами. Д-р Сук говорит, что время приходит с юга и переходит Дунай на месте Траянова моста. Здесь нет снега, и облака похожи на остановившиеся волны, которые выбрасывают рыбу. Д-р Сук обратил мое внимание еще на одно обстоятельство. В нашем отеле остановилась чудесная бельгийская семья, их фамилия Ван дер Спак. Семья, какой у нас никогда не было и какой не будет у меня. Отец, мать и сын. Д-р Сук называет их "святое семейство". Каждое утро во время завтрака я наблюдаю, как они едят; все они упитаны, а господин Спак, как я случайно слышала, однажды в шутку сказал: на толстую кошку блоха не пойдет... Он прекрасно играет на каком-то инструменте, сделанном из панциря белой черепахи, а бельгийка занимается живописью. Рисует она левой рукой, и при этом очень хорошо, на всем, что ей попадается: на полотенцах, стаканах, ножах, на перчатках своего сына. Их мальчику года четыре. У него коротко подстриженные волосы, зовут его Мануил, и он только недавно научился составлять свои первые фразы. Съев булочку, он подходит к моему столу и застывает, глядя на меня так, как будто влюблен. Глаза его в пятнышках, напоминающих мелкие камешки на тропинке, и он постоянно спрашивает меня: "Ты меня узнала?" Я глажу его по голове, словно глажу птицу, а он целует мне пальцы. Он приносит мне трубку своего отца, похожего на цадика, и предлагает покурить. Ему нравится все красного, голубого и желтого цветов. И он любит есть все, что этого цвета. Я ужаснулась, когда заметила один его физический недостатокна каждой руке у него по два больших пальца. Никогда не могу разобрать, какая рука у него правая, а какая левая. Но он еще не понимает, как выглядит, и не прячет от меня свои руки, хотя родители все время надевают ему перчатки. Иногда, не знаю, поверишь ли ты, мне это совсем не мешает и перестает казаться чем-то неестественным.

Да может ли мне вообще что-то мешать, если сегодня утром за завтраком я услышала, что на конференцию прибыл и д-р Абу Кабир Муавия. "...Мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней". Так написано в Библии.

11. Царьград, 8 октября 1982.

Мисс Доротее Квашневской - Краков.

Я потрясена твоим эгоизмом и безжалостностью приговора. Ты уничтожила и мою жизнь, и жизнь Исаака. Я всегда боялась твоей науки и предчувствовала, что она несет мне зло. Надеюсь, ты знаешь, что случилось и что ты наделала. В то утро я вышла завтракать, твердо решив стрелять в Муавию, как только он появится во внутреннем садике отеля, где мы завтракаем. Я сидела и ждала; наблюдала, как тени птиц, пролетающих над гостиницей, стремительно скользят по стене. И тогда случилось то, чего никоим образом нельзя было предусмотреть. Появился человек, и я сразу поняла, кто это. Лицо его было темным, как хлеб, волосы с сединой, будто у него в усах застряли рыбьи кости. Только на виске из шрама растет пучок диких, совершенно черных волос, они у него не седеют. Д-р Муавия подошел прямо к моему столу и попросил разрешения сесть. Он заметно хромал, и один его глаз был прищурен, как маленький закрытый рот. Я замерла, потом в сумке сняла с предохранителя револьвер и оглянулась. В саду кроме нас был только один четырехлетний Мануил; он играл под соседним столом.

- Разумеется, - сказала я, и человек положил на стол нечто, что навсегда изменило мою жизнь. Это была стопка бумаг.