Гай Орловский - Небоскребы магов

– С такими колдунами у правителей обычно, как это сказать, вооруженный мир. Чародеи даже помогают защищать земли, если нападет враг, но все равно королям, как понимаете, глерд, такое ненавистно…

– Еще бы, – согласился я. – Какой король допустит, чтобы кто-то совсем рядом не признавал его власть?.. Тогда нам повезло.

– Что убежали ночью? – переспросил он. – Думаю, колдунам в башнях все равно. Это если бы большая армия подошла и начала жечь город, который чародею зачем-то да нужен…

Я поднялся, кивнул.

– Ладно, лечись. К сожалению, сразу тебя не убили, когда было можно, а теперь вроде бы нельзя, хотя, конечно, можно, но уже нельзя, потому что поздно.

Он снова потрогал скулу, даже сунул палец в рот и пощупал там верхние зубы.

– Благодарю, глерд. По глазам вижу, и город со всеми жителями утопите без всякой жалости, но если что-то вам нельзя, то нельзя.

Я кивнул в его сторону Ваддингтону.

– Он твой.

Тот подхватил гарнца и потащил к выходу, а когда за ними захлопнулась дверь, я повернулся к карте и застыл. Посреди каюты появился рослый и жилистый мужчина с крепким телом, но измученный настолько, словно доживает последние дни жизни: ввалившиеся глаза, под которыми многоярусные темные мешки, похожие на сети для ловли рыбы, желтая кожа лица с отвисшими брылями, запавший рот…

– Ты тоже, – проговорил он, как мне почудилось, с сочувствием, – творишь из пустоты…

Я ответил осторожненько, стараясь вообще не шевелиться:

– Да… передвигаю там… в ней…

Он спросил сиплым голосом:

– Отказаться… не можешь?

– А зачем? – спросил я наивно.

Он зябко передернул плечами.

– Ты не можешь не чувствовать ужас… И всю бессмысленность… Или как-то защитился? Но от этого нет защиты, потому что… от себя нельзя…

За его спиной возникло кресло, он сел, не глядя, а я смотрел на него со страхом и жалостью. Мощь его чудовищно велика, понимаю, но может создавать только то, что знает и понимает, а понимание у него такое же, как у любого другого в этом мире, в то время как у меня сил в миллион раз меньше, но могу творить, скажем, пистолет и патроны, потому что для меня упорядоченная пустота не совсем как бы пустота…

А самое страшное, он в полной и страшной силе ощутил иллюзорность всего, что нас окружает.

Он может мановением руки создать гору из ничего, и точно так же распылить ее, и сознание того, что все вот так вокруг создано из ничего и может рассыпаться в любой момент, наполняет безнадежной тоской и равнодушием ко всему, потому что ничего на самом деле нет, все ненастоящее, всего лишь чуть перестроенная пустота, не за что держаться, нечего ценить…

Я проговорил, с трудом преодолевая страх:

– Я знаю…

Он спросил хмуро:

– Что?

– Что все… из ничего, – ответил я. – И что это… ужасно. Я знаю.

Он спросил с вялым изумлением:

– Ты… знаешь? И… как с этим живешь?

– Если честно, – признался я, – стараюсь об этом не думать. Живу, как другие живут. Все эти темные материи, квартовые точки, бозоны… все это как бы не существует, когда о них не думаешь. Ну разве простой крестьянин может представить себе, что все мы… из пустоты?

Он содрогнулся, лицо стало бледным.

– Я знаю… что мир… пустота… но мы?

– И мы, – подтвердил я. – Но думать об этом нельзя!..

Он перехватил мой взгляд, полный сочувствия, ему в самом деле жутко, это я знаю о строении атома, и что там пустота на самом деле не пустота, что расположенные на огромных расстояниях один от другого атомы моего тела достаточно устойчивы… не знаю почему, но я верю, что для этого существуют некие фундаментальные законы, и не надо бояться, что я весь из пустоты, нужно только не стараться представить это, иначе в самом деле рехнуться просто…

Он сказал мертвым голосом:

– Ты сделал мои знания еще ужаснее… Я не должен это представлять… и не могу не… нет, нельзя, нельзя…

– Погоди! – вскрикнул я. – А как насчет…

Слабо сверкнуло, пахнуло озоном. Он исчез, я застыл с сильно колотящимся сердцем, не понимая, то ли он переместился в свою башню, то ли все-таки представил пустоту на своем месте и… для человека с нашим могучим воображением это чревато. И смертельно опасно.

Кресло исчезло моментально, без всяких эффектов, просто атомы приняли другую конфигурацию, конфигурацию окружающего воздуха…

За дверью послышался веселый голос и топот сапог, Фицрой напевает нечто фривольное, остановился у моей двери, я уже решил, что пройдет мимо, однако дверь распахнулась с треском, что и понятно: у него в одной руке большой кувшин с вином, а другой прижимает к груди две серебряные чаши.