Дарья Аредова - Не наша сказка (СИ)

— Смотри, обижусь и нервы вместо ниток повыдергаю.

— Ну, только встану…

— Слышала уже.

— Это еще что такое?!

— Да не ори ты, сказала! Пинцет.

— Зачем?

— А нитки мне, по-твоему, зубами тащить?

— Может, и так сойдет…

Я уставилась на него.

— Вот, сколько тебя знаю… в жизни бы не подумала, что ты такой мнительный.

— Я не мнительный, – смирился Дольгар. – Просто твой пинцет на пыточный инструмент похож, а мазь какой-то гадостью воняет.

Я пожала плечами и понюхала мазь.

— Это не гадость, а чистотел. Это ты еще аппарат МРТ не видел…

— Буквы в нехорошее слово складываются.

— Все гораздо прозаичнее… – Обрывки ниток дохлыми червячками падали в таз. Когда же этот дождь кончится…

Я вздрогнула. Длинный рваный порез от живота к ребрам, черные шелковые нитки. И пинцет в моих руках. Ничего, надолго он нас не задержит. Рана пустяковая.

— Аретейни!

— А?..

— С тобой все нормально?

— Д-да… – выговорила я, принимаясь за работу. – А в чем дело?

— Ты пялишься в пустоту.

— Ну… – Видение растаяло, померкло. – У тебя бывают сны наяву?

— Ты, вообще, здорова? – поинтересовался Дольгар, передавая мне мазь.

— Относительно, – брякнула я. – И ты поправляйся. А то совсем твои головорезы распустились.

— Кто, Ришцен? – Дольгар активно помогал мне бинтовать. В общем, он был неплохим пациентом. – Я приказал Олькмеру за ним проследить.

— А ты все равно поправляйся. А то зима уже. Холодно валяться.

Зарлицкий господин приподнялся и сел. Это ему удалось с трудом – он задыхался, на лбу выступили капельки пота. Поглядел на меня.

— Я думал, ты меня ненавидишь.

Я удивилась.

— Ненавижу? С чего ты взял?

— А как же иначе.

Я, задумавшись, пожала плечами.

— Может, поначалу. А сейчас… ненависть – слишком сильное чувство. Не люблю, не хочу, местами не уважаю – да. Но чтобы ненавидеть… нет. Не за что.

Он, казалось, растерялся. Потом сказал совсем не то, что я ожидала услышать.

— Я рад, что мы друг друга поняли.

Я распахнула глаза. Разумеется. Я привыкла видеть его этаким бессердечным, жестоким и на весь мир озлобленным. А на деле – никому не хочется лишний раз трепать себе нервы. И Дольгар не исключение.

Соседи были научены уму-разуму, Дольгар вгрохал в наемное войско последние деньги, и настали голодные времена. Если в доиндустриальной эпохе голодное лето или голодная осень – полбеды, то голодная зима уже проблема посерьезнее. Все обитатели замка, включая собак и лошадей, непрестанно мерзли и чихали, и похудели вдвое. Я перешила Вилёнкины платья, собаки по вечерам выли особенно тоскливо, а Дольгар хронически пребывал в дурном настроении. К концу декабря забили последнюю корову. По вечерам Патрик учил меня метать ножи, а дни я теперь просиживала в замковой библиотеке, либо в своей комнате с каким-нибудь рукоделием – Вилёнкины покои теперь могли запросто служить рефрижератором. Часто компанию мне составляли Варших или Ниллияна, и я потихоньку учила их читать и писать. Варших делал успехи, а Ниллияна… Ниллияна зато прилежно училась. Мне казалось, что она грустит о чем-то, и мысли ее не здесь.

Заделать наследника Дольгар так и не смог, и поэтому злился. А я опасалась, что он решит подыскать себе новую жену – все-таки, живой леди быть лучше, чем просто трупом. А может, он меня все же отпустит, и я вернусь домой?

Так я ему и сказала.

— А куда это – домой? – немедленно заинтересовался господин, глядя на меня поверх кружки с глинтвейном. Я пожала плечами.

— А я поищу. Знаешь… побродяжничаю немного. Откуда-то же я взялась.

— Зимой?

— Ну… ты ведь одолжишь мне двух лошадей и палатку? – не то в шутку, не то всерьез уточнила я, а Дольгар, соответственно, засмеялся.

— Пошутить ты умеешь! – сказал он. – Может, составишь компанию нашему Патрику?

— Ага, – поднял голову от грифа лютни шут. – Будем ансамблем выступать.

— А ты точно никакие травы не пьешь? – подозрительно спросил Дольгар. Я поперхнулась квасом.

— Что?.. Противозачаточные, что ли? Думаешь, я хочу, чтобы ты меня убил, как Вилёнку, за бесполезностью?

Вот тут вышел просчет – Дольгар вспылил.

— Я ее не убивал! – рявкнул он.

— Ты сам сказал! Ну, или намекнул, как мне тогда показалось, – пустила я в ход последний козырь, и господин осекся. Во всяком случае, он сел обратно на скамью и, вместо того, чтобы продолжить на меня орать, мрачно бросил:

— Глупая баба.

Он врал. Конечно же, он врал. У людей, которых поймали на лжи, особенный взгляд. Глаза не бегают, не блестят, и не прячутся. Они попросту стекленеют. Застывают, только не как лед, а как ломкое прозрачное стекло. Вот, и у Дольгара сделался стеклянный взгляд.