Владимир Поселягин - Дитё. Двойной удар

– Ты мне жизнь спас от ворогов. Я такого не забываю и хочу отблагодарить тебя. Будешь сыном мне.

– Зачем? Ай!

– Не перебивай! – потерев ладонь, велел он. – Ты ведь на Русь пойдешь?

– В Новгород, – кивнул я. – В Москву что-то желание пропало, особенно после ваших рассказов. Мне эта междоусобица не интересна. Пусть грызутся за трон, меня не трогают. Не хочу, чтобы надо мной какой-нибудь царек был. Я сам себе голова.

– Свободолюбивый ты, но с Новгородом ты прав. Там хоть и эта… как ты говоришь, анархия, но жить можно. Вот только твое неприятие церкви… – поморщился старик, явно вспомнив давний эпизод.

Мы тогда с дедом выбрались поохотиться, вернее это я бегал живность пугал, старик занимался разделкой и копчением. Вот тогда на запах вышло шестеро татар с пленником на веревке. Им был дородный поп в рваной одежде, с всклокоченной бородкой и лысой головой. Я их в последний момент засек, кляня себя, что проворонил их, подполз сзади и перебил, пока потрошил трупы, освободившийся пленный подошел ко мне и что-то надменно сказал. Старик к тому времени подучил меня изъясняться, но этот язык я не знал. Тут этот сморчок взял и приложил к моим губам грязно-зеленый перстень на пальце, судя по виду явно медный. Да ловко так, даже я со своей реакцией спасовал. Не знаю, что это значило, но меня возмутило до глубины души. Через секунду поп был на земле, хватая воздух открытым от возмущения ртом, а я уже сидел на нем сверху – только поповские ребра под моими коленями хрустнули и фонтанчик крови изо рта брызнул. После был теологический разговор со стариком насчет моего вероисповедания. А поп, кстати, был иезуитом, так что со стороны старика проблем не было, но его до крайности возмущало, что я ни во что не верю, и мое отношение к священникам, высказанное в категорической форме: «Хороший поп – хорошо прожаренный поп», его изрядно нервировало.

– Вот приедешь ты в Новгород, как себя поставишь?

– На постамент, что ли? Ай!

– У каждого человека своя родословная – хоть боярин, хоть холоп.

– Не, холопом я быть не хочу.

– Станешь, если так себя вести будешь. Твое поведение выдает в тебе боярство, а то и за князя примут.

– Ну назовусь боярином. Как проверят?

– Летописи в церкви. Как ни назовись, всегда ложь найдут.

– Проблема, – задумался я, энергично почесывая затылок. – А если летописи сгорели?

– Не смей церковь жечь…

«Вот старик, вместе всего ничего, а уже мысли читает!» – сердито подумал я, слушая нравоучения.

– Боярином Красновским будешь. Олегом Кузьмичем.

– По бумагам проверят и…

– …и поймут, что это ты и есть. Сын он мой, когда меня три года назад вороги вместе с дружиной побили, сын тоже был. Стрелой убили, двенадцатой весны не увидел. Тело они забрали, так что поверят. Похожи вы с ним, и глаза такие же.

Кузьма Михайлович в плену находился уже почитай четвертый год. И все из-за одного давнего дела. Отбивая полон, что вели ногайцы на границы со степью, он в схватке убил сына очень большого и богатого рода. Родственник ихнего шаха, или как его обзывал Михалыч, хана. Так ладно бы срубил. Хвастался этим, прибрав трофеи с тела. Так его и вычислили, и сына убили, а его в плен взяли, истязая мучениями на протяжении этих лет. Правда, аккуратно, не до смерти. Кузьма Михайлович выжил только на одной злости и мести, не сломался назло всем. Его сдал кто-то из своих бояр, метивших на денежную должность воеводы, вот он и собирался вернуться в Новгород и вернуть должок, истязая себя постоянными упражнениями с мечом, несмотря на отсутствие больших пальцев. Он выбрал двуручный меч, я его обозвал «секатором», взмахнет – и уноси вперед руками. Сам я бою на мечах обучен не был, поэтому с интересом наблюдал за тренировками, а когда Михалыч освоился, на это много времени ушло, ему пришлось делать самодельные протезы на кожаных ремешках, и мы стали иногда устраивать спарринги.

– Так я же ничего о жизни на Руси не знаю?!

– Буду учить. Поперва запомни, ты боярин княжеского роду. Это всяко выше простого боярина и тем более боярского сына…

Так и шло наше время. Я веселился, изучая горы, охотясь на косуль, горных баранов, зайцев, куропаток и узкоглазых в халатах, вечерами слушал нового отца и учился аранжировке… или вольтижировке? Один хрен, слова почти одинаковые. Старик и тут проявил волю, заставил Гюльчатай учить меня ногайскому. Должен же я был объяснить, где находился. Если в плену, почему языка не знаешь? Пришлось учить.

Подходя к дому-юрте, около которой дымился костерок с подвешенным над ним котелком, я присел на ковер и, дождавшись, когда Гюльчатай наполнит наши миски, начал неторопливо есть.