Борис Давыдов - Московит

Может, именно потому в эти дни и вспыхнул бунт, коему суждено было войти в историю под названием «Соляной»…

Девятнадцатилетний юноша, круглолицый и немного склонный к полноте, прильнув к забранному фигурной решеткой оконцу, с ужасом смотрел на то, что творилось внизу. Людское море – кипящее, волнующееся, слепо-беспощадное – бушевало внутри Кремля, целых тридцать пять лет, с того дня, как полуживые уцелевшие остатки польского гарнизона покинули его, считавшегося неприступной твердыней. Местом, где помазаннику Божьему не может грозить никакая опасность.

А теперь его жизнь висела на волоске. Уж коли стрельцы переметнулись на сторону взбесившегося подлого люда, беспрепятственно пустив к царскому дворцу, красная цена ей – пара грошей… Эту простую и страшную истину царь Алексей Михайлович Романов, вмиг повзрослевший и посуровевший, понял всем своим существом. Ворвавшейся толпе нужна была жертва, и она не успокоится, пока ее не увидит. Вопрос заключался лишь в том, чья жизнь должна оборваться, чтобы хоть немного утихли страсти…

– Морозова! Морозова!! Морозова!!! – доносилось лютое хоровое завывание, все более слаженное и дружное, от которого стыла кровь в жилах.

Царь резко отвернулся от окна, вперив злой взгляд в немолодого лысеющего боярина. По лицу которого ручьями тек пот, и не только от зноя…

– Ну, Борис Иванович, советчик мой и свояк, что теперь скажешь? Ведь клялся, божился: народ-де стерпит, не такая уж и тягота… Однако же не стерпел! Видишь, что деется?! Слышишь, кого на расправу требуют?!

Ноги боярина подогнулись, и он грузно бухнулся на колени:

– Не погуби, государь! Не выдай на растерзание волкам! Сколько лет служил тебе верой и правдой…

– То правда, служил! – кивнул царь. – Однако же и себя не забывал! Думаешь, не ведаю о твоих лихоимствах? Со счету можно сбиться, сколько челобитных подавали, слезно на тебя жалуясь: уйми, дескать, великий государь, Морозова, совсем забыл страх Божий, совесть потерял, меры не знает! Иного давно бы в монастырь сослал, на хлеб и воду, грехи замаливать! А то и на дыбу…

– Государь! – взвыл Морозов, усердно стукнув лбом о пол. – Смилуйся! Един лишь Бог без греха… А человек есмь слабая тварь и дрожащая… Ежели что и приставало к рукам, так ведь пользы казне принес стократ больше! И на добрые дела жертвовал, не скупился…

– А-а-а… – как-то по-простонародному махнул рукою юный царь, скривившись то ли от досады, то ли от бессилия.

Тысячеголосый гомон, нарастая с каждой секундой, больно бил по ушам:

– Морозова выдайте, кровопийцу! Плещеева! Траханиотова! Суд свой им учиним! А не то всю Москву запалим с четырех сторон!

– О, Господи… – простонал Алексей Михайлович, стиснув виски. – Неужто отвернулся ты от земли нашей, прогневавшись?!

– Истинно, истинно, государь! – торопливо, взахлеб, забормотал Морозов. – И не токмо от нашей, от иных держав тоже! Что в белом свете-то деется?! В Европе, почитай, три десятка лет друг дружку бьют, никак замириться не могут! Немец на француза, швед на чеха, сам черт ногу сломит… В Англицкой земле – слыханное ли дело? – короля Каролуса с трона скинули, под стражею держат, в темнице! Ей-ей, с них станется жизни монарха помазанного лишить! А под боком у нас, в Украйне?! Месяцу не прошло, как взбунтовались казаки! Того и гляди, вновь нас в войну с поляками да литвинами втянут… А ныне и в Москве полыхнуло, народишко словно обезумел. Думного дьяка Назария Чистого второго дня безвинно растерзали, теперь меня требуют… То Божий гнев, государь! Прости дурака старого, не дай погибнуть страшной смертью, аки псу безнадзорному… – Боярин громко всхлипнул. – Отслужу, отмолю… Вспомни, ведь я тебе суженую выбрал, матушку-царицу, лебедь белую…

Царь, топнув ногою, но уже без прежней злости, вскричал:

– Так и быть… Едино лишь за прежние заслуги твои… А про молитвы – в самый раз! Поедешь в Белозерск, места там тихие, святые. На благочестивые мысли сами наводят. Вот там в келье о душе и подумаешь, лоб перед иконою поотбиваешь… – Видя ужас, мелькнувший в глазах боярина, с досадою договорил: – На время лишь, на время! Тебе сейчас в Москве оставаться никак нельзя. В клочья разорвут, никакая стража не спасет… Для твоей же пользы, греховодник!

И отвернувшись от Морозова, вновь принявшегося отбивать земные поклоны со всхлипами: «Государь, благодетель мой, век не забуду…» – Алексей Михайлович громко воскликнул:

– Эй, дьяче! Приблизься!

Низко кланяясь, подскочил думной дьяк Астафьев.