Борис Давыдов - Московит

Я, изобразив на лице самое благодушное и понимающее выражение, – дескать, все понятно, какие могут быть вопросы, не тревожьтесь, ясновельможный княже! – оглядел стол, ломящийся от яств. Да уж… Если ЭТО называть скромной закуской, тогда что именовать обжорством?!

Повсюду громоздились фарфоровые и серебряные блюда с ломтями жареного и копченого мяса, миски с вареной, жареной и заливной рыбой («какая гадость эта ваша заливная рыба!» – тотчас же вспомнилась нетленная фраза), позолоченные подносы с языками, еще какая-то посудина с разнообразной дичью, свежими и мочеными ягодами… Между всем этим великолепием там и тут стояли бутыли и кувшины разной величины и формы. Просто глаза разбегались. Умопомрачительно вкусные и соблазнительные ароматы так и шибанули в нос, рот начал наполняться слюной, предательски заурчало в животе (завтрак-то у походного костерка на берегу речки давным-давно переварился, да и был весьма скромным).

Но первый советник должен держать марку! Поэтому я прежде всего отвесил почтительный поклон княгине, сидевшей на втором по значимости месте – справа от стула самого Иеремии, снова пробормотав что-то вроде: «Потрясен и покорен неземной красотой пани… считаю за великую честь…» А уж после кивнул головой – вежливо, но сдержанно – двум советникам князя. Тем самым лопухам, которые стояли столбами в самый напряженный момент…

Впрочем, какая разница? Уж если бывалые воины ничего не смогли сделать, какой прок был бы от двух «цивильных»? Тем более, предъявлять им претензии не очень-то справедливо: фактор внезапности и не таких может ввергнуть в ступор! Тем более что теплых чувств они ко мне явно не испытывают. Как ни крути, «подвинул» их, став ПЕРВЫМ советником…

– Рад, пышное панство… считаю за честь… – произнес я, старательно изображая вежливое почтение.

– Пан Доминик Груховский, пан Ярослав Качиньский, – торопливо представил мне их сам князь, видимо, из каких-то дипломатических соображений не дождавшись, пока те назовутся.

Только каким-то чудом я сдержался, не дав ему повода снова рыкнуть, сердито сверкая глазами: «Что смешного в моих словах?!» Ярослав Качиньский! Бывает же такое… Главное, и внешность точь-в-точь, прямо копия: маленький, пухлый, круглоголовый, с рыхлыми щечками и капризно-недовольным выражением лица избалованного ребенка, привыкшего быть центром вселенной. Небось еще и ярым русофобом окажется, с-скотина…

– Большая честь для меня… – кое-как проговорил я, подавляя истерический хохот, так и рвущийся наружу. После чего представился, с особым удовольствием произнеся фамилию Русаков, и добавил, глядя прямо в глаза «летящей картофелине»: – Друзья называют меня просто Андреем. Или Анджеем, по-вашему. Полагаю, мы отныне друзья, не так ли? Раз все вместе служим пресветлому князю…

Удовольствие, испытанное при виде бессильной ярости, так и вспыхнувшей в маленьких злых глазках, было настоящим бальзамом. Голову даю на отсечение: пан Качиньский сейчас все на свете отдал бы за возможность заорать, топнув ножкой: «Взять хама! В плети его, а потом – на кол!!!» Но, увы, судьба распорядилась по-иному…

– Так… истинно так, ясновельможный пане… – чуть не плача от обиды и злости, выговорил поляк.

– Проси же пышного гостя к столу, княже! – улыбаясь, воскликнула вдруг Гризельда.

Она сейчас казалась самой настоящей красавицей. В расцвете женской силы, стройная, величественная, держащаяся с тем внутренним достоинством, которое присуще только от рождения. Княгиня была одета… впрочем, я в разновидностях и современной-то дамской одежды не очень разбираюсь, что уж говорить про XVII век! Если коротко, на ней было очень красивое платье. С довольно глубоким и смелым по тем временам вырезом, открывающим верхнюю часть приподнятой корсетом груди (весьма хорошо сохранившейся и соблазнительной, чего уж там!). С пышными и, кажется, пристегнутыми рукавами из полупрозрачной мелкоячеистой кисеи. С высоким стоячим кружевным воротником… как же он назывался, черт побери? Нет, не жабо, как-то по-другому… Стройная, почти осиная талия (вот потому-то я готов поклясться – Гризельда была в туго затянутом корсете) плавно переходила в восхитительно округлую… Стоп, Андрюха! Ишь, куда понесло!

– Прошу, прошу дорогого гостя… – захлопотал Вишневецкий, усаживая меня по левую руку от себя. Краем глаза я заметил, какую рожу скорчил пан Качиньский, и мысленно усмехнулся.

Пока все шло, как было задумано. Мой план, созревший по пути в Лубны (тот самый, о котором я ни слова не сказал Анжеле), начал осуществляться.