Виталий Храмов - Катарсис. Наследие

– Так вы разговаривали?

– Нет, дубина, спаривались мы там! Мал еще Бруска! Да и он мне – что брат. Я тебя люблю.

Белый сел, широко распахнув глаза.

– Правда? – спросил он, поперхнувшись, закашлявшись.

– Хотела я тебя помучить, – говорит Синеглазка, выплеском Силы поддержав Белого, так же устало откинувшись к стене, не открывая глаз, сама оставшись без Сил, – чтобы знал. Ну, и себя – тоже. Но когда Брусок мне рассказал, что Некромант тебя из кусков собирал…

Она широко открыла глаза, как будто испугалась чего, схватила лицо Белого в свои ладони, стала горячо шептать, покрывая его лицо поцелуями:

– Ты же умер. Я так боюсь потерять тебя опять! Пусть! Пусть я буду всего лишь подстилкой под твоими ногами, только быть с тобой! Быть с тобой! Женись, на ком велит отец. Только хоть иногда приходи ко мне. Я только твоя. Только от тебя хочу рожать! Боги! Я же чуть не потеряла тебя! Я бы как Ольга – развоплотила бы себя! Я умею!

Синька толкнула Белого в грудь, опрокидывая его обратно на ложе, выплеснула в Белого последние крохи Силы, выхватила нож, срезая ремни и завязки с его штанов, разрезая его рубаху снизу доверху, и, разрывая остатки материи, потащила штаны вниз. Белый стал рвать руками завязки на ее платье, полетели клочья ткани. Слишком долго они ждали друг друга. Слишком долго ошибались.

Пятый стоял, подперев спиной дверь, твердо решив не выпускать этих двоих из помещения, пока не поговорят, не выяснят меж собой все. Услышав сдвоенный протяжный стон, Пятый усмехнулся, поманил к себе девушку в сером, что скромно ждала указаний поодаль.

– Да, Ал, – склонила голову послушница Милосердия.

– Иди в обоз. Платье неси запасное госпожи Синьки. Слышу – лечение затянулось. Придется платье менять. Сложная операция.

Послушница лукаво усмехнулась, кокетливо строя глазки. Пятый хлопнул ее по упругой заднице.

– Шевелись!

Девушка умчалась, отмахивая рукой и косой. Пятый поморщился.

– Как больные, с этим своим «люблю»! Блин, столько дел, а им занемоглось! Неужели и меня так же будет ломать? Тьфу, напасть! Бабы! Ни-ко-гда! Мне и одному – зашибись!

Услышавший эти страстные проклятья, Зуб остановился, так и не зайдя за угол, не показавшись на глаза Стрелку. Идти дальше смысла не стало. И так было понятно, что там все заняты. Зуб улыбнулся. Все же оказалась права именно Жалейка – отсутствие растительности на лице Стрелка не признак недуга и не признак переодетой девушки, благо, что личиком хорош, да и стройный, а всего лишь – юный возраст. Погоди, юноша! Тебе скоро твой же организм такую неожиданность преподнесет – взвоешь! Все так думают: «да чтобы я! да никогда!» А потом бабы из нас ремни, с живых, срезают.

«Очень скоро, господин Стрелок, ваше «достоинство» заставит вас круто переоценить ваш взгляд на мир», – усмехнувшись, подумал Зуб, разворачивая свои стопы.

Ладно, что нам эти юные да ранние? Сами не сообразим, как этот город от падали очистить?

Проходя мимо своей возлюбленной, Зуб шепнул ей новость, которая неожиданно выбила слезу из глаз Жали.

– Что? – удивился он.

– Как мне их жаль! Бедные дети! Они умирать научились раньше, чем любить!

Зуб сильно задумался. Стало как-то неловко от прежних своих мыслей. Ведь Жаля права. Ребята уже очень хорошо дерутся. Очень уверенно себя чувствуют в любом бою. А если вспомнить, как Стрелок крикнул про Старика и Повелителя Мертвых, а Зуб что-то слышал про эту историю из подвигов Охотников. Но когда это было! Сколько же тогда было Стрелку лет, если он до сих пор физиологически – ребенок еще? М-да. Тут не смеяться, тут и, правда, плакать надо.

Утром Белый, в обнимку с Синеглазкой, наткнулись на спящего в дверях, на ворохе тюков, Стрелка.

– Э! Вы че! – возмутился Стрелок, глядя на счастливые лица парочки. – Вы так и собрались идти? Бегом переодеваться! Эй! А это? Я за вас это барахло тащить буду?

Стрелок пнул тюк и вошел в спальню бывшего смотрителя города, поморщившись – запах любовных утех еще витал в комнате.

– Бруска свали! – кричит Синеглазка.

– Ой-ой-ой! Что я там не видел! Твоих набухших грудей и мохнатой щели? Сестренка, я вообще еще маленький, можешь не стесняться. Я отвернусь.

– Браток, ну правда, – смущенно говорит Белый.

– И ты не стесняйся. И тебя видел. Тебе бы постесняться! И что она в тебе нашла? Кости одни! Вот у Корка – стать! Мускулы, как скалы! А какая скалка была у Деда – ты бы сам от стыда спрятался! Граб верно говорил тогда – ею можно Бродяг было бить!