Дмитрий Старицкий - Фебус. Ловец человеков

Начинает вся моя свита съезжаться в Дьюртубие, за тем и посылал гонцов. Заодно мне лишнее давление на барона не помешает, чтобы быстрее выметался с жилплощади. А то все что-то копается и с места на место перекладывает.

Закат еще не окрасил небо над океаном в багрянец, но во дворе замка стало заметно темнее. Принесли факелы, и в их мятущемся свете церемония в темном замковом дворе стала совсем киношной. Красивой и торжественной. Впрочем, для окружающих меня людей мало что имеет такую торжественную окраску, как принесение оммажа. Это же просто мистический акт в их глазах!

Так как преклонять колени предстояло даме, то на истертую брусчатку постелили большой персидский ковер из трофеев крестовых походов предков шевальересс.

И вот сам я, торжественней некуда: в мантии, короне и золотой цепи командора.

И Аиноа, простоволосая и коленопреклоненная, передо мной на этом ковре. В том самом уродливом парчовом платье, которое я на ней видел в первую нашу встречу здесь, в Дьюртубие.

Вокруг четким каре выстроились мои рыцари и воины. Повисли в безветрии значки и знамена.

На лучших местах – семейство барона. Все же сегодня праздник его дочери, пусть погордится почетом, который я оказываю ему через дочь. Мать Аиноа не скрывает слез, которые набегают на ее блуждающую улыбку. А вот ее братья смотрят на разворачивающееся действо с откровенной завистью. С ними все понятно, они сейчас в таком возрасте, что хотят быть на любой свадьбе женихом и на любых похоронах покойником, лишь бы оказаться в центре внимания окружающих.

Падре прочитал молитву, стяжая на нас благословение Господне, и коленопреклоненная девушка после ответной литании с готовностью протянула мне снизу вверх свои соединенные в запястьях руки, которые я подхватил своими ладонями с двух сторон и слегка сжал.

Пальцы у нее были узкие и длинные, как у скрипачки. И холодные.

Она подняла лицо и, глядя мне в глаза, сказала с легкой дрожью в голосе:

– Я, шевальересс Аиноа, дама д’Эрбур, дочь барона Дьюртубие, родившаяся семнадцать лет назад, здесь, в кастелле Дьюртубие, объявляю себя человеком ордена Горностая, в своем служении Господу нашему Иисусу Христу и командарии ордена в провинции Пиренеи, которая отныне желанна для меня как мой сеньор. Я вверяю себя в светлые руки командора ордена дона Франциска де Фуа, признаю его своим сеньором и властелином судьбы моей. Пускай воля его ведет меня. Я клянусь не поднимать руки против своего сеньора – командарии Пиренеи ордена Горностая, ее командора и официалов, не выдавать тайн ордена, не злоумышлять против него: ни против его крепостей, ни против владений, ни против подданных ордена на его земле. Клянусь в вечной и безграничной верности, уважении и послушании. Да не будет у меня другого господина, кроме командарии ордена Горностая и ее командора, и не послужу я никому больше ни словом, ни делом. Заявляю во всеуслышание перед Богом и людьми: отныне и довеку служить покорно, пока мой сеньор не освободит меня от этой службы. В чем даю командарии ордена свою присягу на верность, как вассал ее от моих родовых земель, и как дама д’Эрбур обязуюсь по призыву ордена выставить копье в пять конных латников и пять конных стрелков на полном своем содержании до двух месяцев в году.

А от пальцев ее в мои руки дрожь бьет.

Глаза ее цвета черной черешни, казалось, сейчас из моих глаз всю жизнь мою выпьют до дна.

– Я, дон Франциск де Фуа и Грайя, командор ордена Горностая провинции Пиренеи, принимая твою службу, беру тебя, шевальересс Аиноа, дама д’Эрбур, урожденная дамуазель Дьюртубие, под свою защиту и покровительство, а также под защиту и покровительство всего ордена Горностая. Где бы то ни было, – ответил я, не узнавая своего голоса и сжимая ее пальцы несколько сильнее, чем требовалось. – Обязуюсь хранить твои земли, как свои. Помогать тебе во всем и защищать твои права, дабы они не получили ни ущерба, ни бесчестья. Сохранять тебе верность, пока ты ее хранишь мне и ордену. А в случае непредвиденной беды орден всегда воспитает твоих детей как благородных кабальеро и наследников твоей земли.

Сказав все это, я потянул девушку за руки, заставляя ее встать, и приблизил свое лицо к ее лицу для ритуального поцелуя, прошептав так, чтобы не слышали меня окружающие:

– В том числе и твоих бастардов орден воспитает не хуже.

Это был не ритуальный поцелуй – не печать, скрепляющая устный договор. Это было что-то чувственное, волнующее, отдающее себя без остатка в ожидании поточного производства бастардов. От меня, такого красивого.