Евгений Балакин - Архивариус

Недавно покрытый мастикой Паркетный Пол очень старался сохранять благородное безмолвие, но у него это не получалось. Он потрескивал, поскрипывал, иногда даже что-то восклицал, словом, производил массу всяких звуков. Ведь это был очень старый Паркетный Пол, и, как все старички, он часто говорил сам с собой. А может это была привычка, которую он приобрёл много лет назад, когда в этих комнатах жил доктор философии, часами рассуждавший вслух о природе вещей.

Довершали картину внутреннего убранства комнат две Люстры, изящные и сравнительно молодые. Люстрам было около ста лет, хотя они всем в один голос говорили, что им ещё нет и восьмидесяти.

Паркетный Пол, глядя, как они болтают между собой и громко перезваниваются хрустальными подвесками, неодобрительно кряхтел. Он считал, что обе Люстры непозволительно легкомысленны. Ведь они, Люстры, поднятые на такую высоту, должны были подавать всем пример серьёзности и уравновешенности, а не наоборот.

В связи с этим Паркетный Пол примерно раз в месяц разражался длинным сердитым монологом, обращаясь преимущественно к стенам.

Стены многозначительно молчали, и было непонятно, осуждают они поведение Люстр или это им совершенно безразлично. Но Паркетный Пол, нимало не заботясь об этом, принимал молчание стен за согласие, и, скрипнув напоследок что-то раздражительное, надолго замолкал.

А Люстры, переждав бурю, перемигивались друг с другом, и, как ни в чём не бывало, тихо и мелодично обращались к Форточке, чтобы та впустила в комнаты немного свежего ветра.

Форточка, если она не была закрыта на крючок, тут же приоткрывалась, и хрустальные подвески начинали тихонько раскачиваться под потолком, задевая друг друга и сливаясь своими чистыми голосами в гармоничные созвучия.

Для наших Люстр это было самое большое удовольствие. Задремавший было Паркетный Пол тут же просыпался, и комнаты наполнялись недовольным скрипом.

Надо сказать, что Форточка, несмотря на свой почтенный возраст, обладала характером добрым и отзывчивым. К тому же, она была чрезвычайно любопытна. Она открывалась наружу, и поэтому всегда была в курсе всех уличных событий. Правда, иногда она, увлёкшись, открывалась уж слишком широко, и в такие моменты очень рисковала, потому что мог налететь ветер, захлопнуть её и разбить стекло, что не раз и происходило. Но я несколько отвлёкся, и совсем забыл про нашего героя.

Обойдя комнаты и прикрыв распахнувшуюся форточку, Евгений теперь стоял возле встроенной в стену большой, убранной затейливыми изразцами Голландской Печи, и задумчиво разглядывал её. А думал он о том, что в последний раз эту печь растапливали очень давно, и было бы неплохо протопить её, чтобы выяснить, не забит ли дымоход.

– Да! – вслух сказал молодой человек. – Это хорошая мысль. И у меня, как раз есть знакомый с очень редкой профессией, – он печник. Я попрошу его всё здесь проверить.

Сказав это, Евгений с удовлетворением провёл рукой по глянцевому печному боку, повернулся было уходить, но, сделав несколько шагов, вдруг остановился. Он с удивлением посмотрел на свою ладонь, затем вновь подошёл к печи и приложил руку к её поверхности.

– Странно… Холодная. Но ведь я только что чувствовал её тепло.

Уже через несколько минут Евгений выезжал на своём грузовичке из переулка на оживлённую улицу, а на его лице всё ещё оставалось озадаченное выражение.

– Зачем вы это сделали?

От возмущения Паркетный Пол даже покрылся мелкой рябью, и в какой-то момент показалось, что все его дощечки сейчас встанут дыбом.

– Зачем вы это сделали? – повторил он угрожающе.

Печная Заслонка робко приоткрылась, и было слышно, как Печка судорожно вздохнула, словно была готова вот-вот расплакаться.

– Я не хотела… – прошептала она. – Я сама не поняла, как это у меня получилось. Но когда этот молодой человек выразил желание позаботиться о моём дымоходе… И потом, он стоял так близко, что меня непроизвольно бросило в жар!

– Всё ясно, – с уничтожающей интонацией проскрипел Паркетный Пол. – В этом вы неисправимы! Стоит только какому-то смазливому юнцу подойти к вам на расстояние вытянутой руки, как вас тут же начинает бросать то в жар, то в холод. Стыдитесь! Ведь вам уже двести лет!

Голландская Печь, всхлипнув, собралась было уже что-то ответить в своё оправдание, но, передумав, молча закрыла Заслонку. Где-то в самой её глубине раздавались звуки, напоминающие рыдание, а всё потому, что она была натурой впечатлительной, эмоциональной и очень восприимчивой. А иначе и быть не могло. Ведь в силу своей природы она могла гореть, только получая чью-то энергию, наполняясь ею.