Стивен Кинг - Последнее дело Амни

Ответов не было, и только какой-то отчаянно противоречивый и сильный внутренний голос подсказывал, что мать мальчика не могла выиграть лотерею, и он сам не мог перестать продавать газеты, и – самое главное – он не мог видеть. Пеория Смит должен оставаться слепым до конца своих дней.

Ну… это, наверное, какая-нибудь экспериментальная операция, подумал я. Даже если этот врач из Фриско не шарлатан, а он скорее всего шарлатан, операция будет неудачной. Она просто не может пройти удачно.

Как ни странно, но эта мысль меня успокоила.

– Послушай, – примирительно сказал я, – сегодня мы оба встали не с той ноги. Давай все-таки сходим в «Блондиз», я угощу тебя завтраком. Что скажешь, Пеория? Поешь яичницу с беконом, а заодно и расскажешь мне вс…

– Да пошел ты на хер! – заорал он, и я содрогнулся. – Драть тебя во все дыры, и тебя, и твою кобылу, дешевая ты калоша! Думаешь, что слепые не чувствуют, когда им вот так нагло врут?! Да пошел ты, сам знаешь куда! И больше не прикасайся ко мне никогда! Ты, наверное, пидор!

Ну всё. Никто не смеет обзывать меня пидором безнаказанно, даже слепой мальчишка-газетчик. Я мигом забыл про то, что Пеория спас мне жизнь во время расследования по делу Мевис Вельд, и протянул руку, чтобы вырвать у него тросточку и пару раз врезать ему по заднице. Если мальчик не знает хороших манер, его надо учить.

Но прежде чем я успел это сделать, он размахнулся и со всей силы ткнул меня кончиком палки в низ живота, то есть в тот самый низ. Я согнулся пополам от дикой боли, но даже сдерживая вопль, я мысленно благодарил Бога: придись удар двумя дюймами ниже, и мне можно было бы уже не корячиться в поисках средств на жизнь. Я бы устроился петь сопрано во Дворце Дожей.

Я все равно рванулся к нему – просто сработал инстинкт, – и он врезал тростью мне по шее. И неслабо так врезал! Трость не сломалась, но хруст я слышал. Так что треснула точно. Ничего, сейчас я ее доломаю. Вот только схвачу его и заеду его же дурацкой палкой ему по уху. Будет знать, кто тут пидор.

Он отскочил, как будто прочел мои мысли, и швырнул палку на тротуар.

– Пеория, – выдавил я. Может быть, было еще не поздно расставить все по своим местам. А то это просто безумие какое-то. Так не должно быть. – Пеория, да что с тобой…

– И не называй меня так! – закричал он. – Меня зовут Фрэнсис! Фрэнк! Это ты начал меня называть Пеорией! Ты начал первым, а теперь все так зовут, и меня это бесит!

От слез у меня двоилось в глазах. Я видел, как два Пеории развернулись и побежали через улицу, не обращая внимания на движение (которого, к его счастью, не наблюдалось) и выставив руки перед собой. Я думал, что он споткнется о противоположный бордюр – мне даже хотелось, чтобы он споткнулся, – но, видимо, слепые держат в голове подборку подробных топографических карт. Он ловко, как козлик, запрыгнул на тротуар, а потом обернулся ко мне. На заплаканном лице мальчика я разглядел выражение какого-то бешеного восторга, а темные стекла очков еще больше прежнего походили на дыры. Такие здоровые дыры, как будто ему в лицо всадили два заряда из крупнокалиберного дробовика.

– «Блондиз» закрыт, говорил же! – крикнул он. – Мама сказала, хозяин бросил все к черту и удрал с той рыжей шлюшкой, которую наняли в прошлом месяце! Тебе бы так повезло, хрен моржовый!

Он развернулся и побежал по бульвару в этой своей странной манере, вытянув руки перед собой и растопырив пальцы. Прохожие пялились на него, пялились на газеты, шелестевшие по всей улице, пялились на меня.

В основном – на меня.

Пеория – ну ладно, Фрэнсис, – добежал до самого бара Дерринджера, а потом обернулся и «добил» меня окончательно.

– Пошли вы на хер, мистер Амни! – крикнул он на всю улицу и скрылся за углом.

Я все-таки умудрился разогнуться и перейти на другую сторону улицы. Пеория, он же Фрэнсис Смит, давно убежал, но мне хотелось уйти и от этих раскиданных шелестящих газет. Их вид вызывал у меня головную боль, которая почему-то была еще хуже, чем боль в паху.

На той стороне я остановился у ближайшего магазина и минут пять пялился на витрину «Канцелярских товаров от Фелта», будто выставленная там новая паркеровская шариковая ручка была самой что ни есть замечательной вещью в мире (или это были дерматиновые органайзеры с претензией на натуральную кожу). По прошествии этих пяти минут – время, более чем достаточное, чтобы все барахло в пыльной витрине намертво врезалось в память, – я почувствовал, что теперь уже можно возобновить мой прерванный вояж по Сансет-бульвар, не держась за то самое место и не шатаясь при каждом шаге.