Олег Таругин - Комбриг из будущего. Остановить Панцерваффе!

– Короткая. Два выстрела.

Наведя прицельную марку на правое окно, Кобрин без особой спешки давит на педаль. Выстрел – и из превращенного в бойницу окна выметывается мощный султан дыма и кирпичной пыли, разлетаются лохмотья разорванных в клочья мешков. Справа сочно клацает затвор, запирая в каморе новый патрон. Еще один выстрел. Эх, поторопился слегка: осколочно-фугасный ударяет в подоконник, взрыв раскидывает мешки с песком, выбивает из стены целый сноп битого кирпича. Окно затягивает дымом и рыжей пылью. Нормально вышло, пулеметчику однозначно конец.

Верно истолковав происходящее, пехотинцы поднимаются в атаку под прикрытием огня оставшихся на месте товарищей и танковых «ДТ». Летят в окна гранаты, бойцы подсаживают друг друга, скрываясь в курящейся дымом полутьме помещения. Внутри хлопают выстрелы, пару раз гулко бухают ручные гранаты. Из оконного проема сигает гитлеровец, но не успевает пробежать и нескольких метров. Коротко рычит курсовой пулемет, и он падает, выронив карабин. Еще одного Гриша срезает прямо в окне: несколько раз дернувшись, фриц повисает на подоконнике. Сорвавшаяся с головы каска падает кверху дном, и Кобрин видит растрепавшиеся светлые волосы, с одной стороны густо перемазанные ярко-алым.

Выбросив из патрубков клуб дыма, «тридцатьчетверка» неспешно трогается с места, подъезжая поближе. Мало ли что, вдруг махре еще какая помощь понадобится. Следом двигаются еще два танка – «КВ», чья броня испещрена многочисленными отметинами свежих попаданий, и еще один «Т-34» с тактическим знаком комроты-раз на башне. Связи с ним нет и быть не может: вместо антенного выхода на правом борту – продолговатый след от чиркнувшей и ушедшей в рикошет болванки. Надгусеничные полки покорежены, передние крылья и вовсе оторваны, ходовая забита глиной, а на ведущий каток намертво накрутился обрывок не то брезента, не то какой-то ткани. Удивляться тут нечему, когда утюжили окопы, все что угодно могло в ходовую замотать. Да и танк комбрига выглядит не лучше, как и все остальные машины бригады.

Но помощь не требуется, и выскочивший из дверей красноармеец машет каской, разевая в крике щербатый рот. Разумеется, Сергей просто физически не может ничего услышать, но отлично понимает значение этой широкой, вполлица улыбки: противник уничтожен, здание захвачено.

И это означает только одно – они наконец взяли эту проклятую станцию и дорога вперед свободна.

Вот только ничего еще не окончено, поскольку с боем прорваться к шоссе и закрепиться там – это одно. А вот удержать плацдарм до выхода из окружения наших частей – совсем-совсем другое. И Кобрин, если уж начистоту, пока даже предположить не мог, что окажется более сложным. Тем более он до сих пор понятия не имел, как обстоят дела у «соседей» – по понятной причине, было не до связи с 203-й ТБр, атаковавшей захваченный противником поселок несколькими километрами правее, со стороны лесного массива. Согласно первоначальному плану, встретиться предстояло в заранее оговоренном квадрате, наглухо перекрыв шоссе, а как выйдет на самом деле? Нет ответа. Вариантов масса, аж целых два: или встретятся и перекроют, или – нет. Как в том дурацком старом анекдоте про динозавра на улице, выкопанном в архиве кем-то из курсантов и отчего-то ставшем весьма популярным среди второкурсников…

Ретроспектива. Лейтенант Федор Кобрин, август 1941 года

Танк, под которым он схоронился от немцев, заслышав близкий рев автомобильных моторов, подбили совсем недавно. Гитлеровских трофейщиков, активно собирающих после боев поврежденную технику противника, просевшая на превратившихся в белесый пепел бандажах бронемашина не заинтересовала: пробив борт, снаряд разворотил двигатель, вызвав пожар и детонацию боекомплекта. Снарядов в «тридцатьчетверке», видимо, оказалось немного, взрыв даже не сорвал с погона башню, лишь вышиб люки, и башенные, и мехвода. Но горел танк долго и жарко, пламя напрочь слизало всю краску на броне. Прямо над головой, в заляпанном намертво присохшей грязью днище проглядывал контур эвакуационного люка, так и оставшегося наглухо задраенным, – из экипажа никто не спасся. Сильно воняло свежей гарью, соляркой и сырым – накануне прошел дождь – металлом. Ощущать, что над тобой лежат четверо покойников, было страшновато, хоть лейтенант Кобрин прекрасно понимал, что никаких останков внутри нет и быть не может; пока полыхал соляр из пробитых баков, все сгорело до пепла, даже кости. Повидал уже подобного за эти месяцы. И хотел бы забыть, да разве забудешь? А сколько еще впереди такого… незабываемого?..