Владимир Поселягин - Истребители - Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя

Подсоединившись к внутренней связи, я достал из кармана свои очки и надел их вместе со шлемофоном.

– Как связь, слышите меня? – спросил я.

– Норма, командир, – ответил штурман.

– Слышу хорошо, товарищ командир, – отозвался Степанов.

С помощью передвижного компрессора запустил сперва правый мотор, потом левый. Погоняв их на холостых оборотах, нетерпеливо посмотрел на Никитина. Тем более что Степанов как раз доложил:

– Товарищ командир, связь со штабом фронта установлена. Прием довольно четкий.

Как только майор резко махнул рукой, давая разрешение на взлет, я дал газу и стал разгоняться.

Оторвавшись от земли, убирал шасси и спросил у штурмана:

– Курс?

– Тридцать два.

– Поворачиваем, – сказал я бодрым тоном, хотя с меня градом тек пот. Машину я так и не смог почувствовать, не давалась она мне, и было впечатление, что долго ее не удержу.

– Как дела, командир? – спросил Никифоров.

– Плохие дела, товарищ политрук. Не чувствую я машину. Уже три минуты летим, на два километра поднялись, а машину я не чувствую! – Мне хотелось плакать: был такого мнения о себе, а тут такой облом!

Это самомнение я получил, пробуя летать на самых разных типах самолетов, и на первых же минутах сразу понимал, что и как можно с машиной делать. Чувствовал ее. Даже во время авиашоу во Франции над аэродромом Серни-Ферте-Алле под Парижем в прошлом году на B-24 «Либерейтор», который мне разрешил пилотировать хозяин этого самолета. Так я почти сразу его «понял»! Несмотря на то что рядом сидел хозяин и с тревогой смотрел, что я делаю. Однако спор с дядей Жорой – что не справлюсь с бомбером – он проиграл. Мои возможности он знал хорошо, чем беззастенчиво пользовался.

– Возвращаться мы не можем… – начал было говорить Никифоров, но я досадливо перебил:

– Да не в этом дело! Я пока его не почувствовал, мне нужно время. Так что я сейчас буду делать небольшие маневры и виражи, вы внимания не обращайте, лучше за воздухом следите.

– Мы с курса сбились. Возьми на семь… это правее, – подсказал он.

– Знаю я, как ориентироваться, – пробурчал я, делая осторожный поворот направо.

Через некоторое время впереди показалась линия фронта. Благодаря дымам от горящей техники она была хорошо заметна.

– Курс семнадцать, – скомандовал Никифоров.

Повернув, куда он приказал, я внезапно для всех заорал:

– А-а-а! Есть! Чувствую машину!!! Чтоб ее… в… и…

– Командир, в чем дело?! – попытался докричаться через мой мат штурман.

– Я машину почувствовал!

– Все нормально? – осторожно спросил Никифоров.

– Норма! Все! Самолет мой! – И в подтверждение сделал бочку с выходом из пике.

– Командир, больше так не делай. Или лучше предупреждай, мы и так поняли, что у тебя все в порядке, – отчитал меня политрук под одобрительное молчание Степанова.

– Подходим к месту прорыва. Начинаем работу, – внезапно доложил штурман.

– Работаем, – ответил я.

Во время поворотов я внимательно осматривал землю, изредка отвлекаясь от наблюдения за небом. Особист постоянно бубнил, передавая данные о местоположении немецких и наших войск, количестве и вооружении. Честно говоря, что он там видел на изрядно задымленной земле, не понятно, но он не умолкал ни на минуту, при этом указывая, где и куда мне повернуть.

В километре от нас двенадцать «хейнкелей» бомбили наши войска, неподалеку висела «рама», от чего я крепко сжимал штурвал – так хотелось атаковать их.

– Командир, под нами мост и скопление войск. Штаб приказал разбомбить его, – сказал Никифоров, на миг прервав передачу данных.

– Ху…м, что ли?

Оба члена экипажа засмеялись.

– Нет. Думаю, вторым вылетом. Взять полную нагрузку и… Справимся?

– Не знаю, я истребитель. Не бомбил никогда. Попробуем.

Мы висели над войсками Вермахта еще минут тридцать, после чего ушли от места прорыва на юг, согласуясь со штабом фронта.

– Товарищ политрук, горючка на исходе, – сказал я особисту.

– Сейчас… Возвращаемся, нам дали разрешение.

Самое сложное – это посадка. К счастью, наблюдение за воздухом взяли на себя члены экипажа, так что отвлекаться мне не пришлось.

– Есть касание, – пробормотал я и стал притормаживать самолет, полностью убавив газ. Когда мы подкатили к месту стоянки, где нас уже ждали топливозаправщик, машина с бомбами и механики, я дал газу, лихо развернулся и заглушил моторы. От штаба к нам пылила полуторка с командованием.

Я последним вылез из машины и встал под ветерком, который остужал мое разгоряченное тело. Гимнастерка, вся в пятнах пота, стала слегка холодить тело. Сильно зачесалась спина, там, где рана. Потянувшись, я под гудение нагнетателя бензовоза и шум бензиновой струи, льющейся в бак, сказал присевшему рядом на снятый парашют Степанову: