Григорий Васильевич, вздохнув, отвернулся к Ксенофонтову. Они переглянулись. «Подозрения в присвоении чужого творчества, подрывают веру в мою честность и порядочность», – соображаю.
– Спой еще … свое, – предлагает Григорий Васильевич.
«Не верит в мои возможности самостоятельно сочинять песни!» – догадываюсь. «Как же его убедить? Надо ему спеть песню, в которой большинство слов моих», – решаю и запеваю «Старые друзья» на мотив Любэ:
А ведь когда-то мы могли
Сидеть с гитарами всю ночь
И нам казалось, что всю жизнь
Мы будем вместе все равно…
Серега, Вовка и Андрей.
Виталий, Генка и Сергей.
Серега, Вовка и Андрей.
Виталий, Генка и Сергей…
– Это ты о своих друзьях из барака? – пришел на мне на помощь Ксенофонтов.
Киваю. Романов покосился на него.
– А еще? – предлагает.
Напеваю «Ребята с нашего двора»:
…И припомнятся звуки баяна
Из распахнутых в вечер окон,
Копу вспомнишь, соседа-буяна
И распитый в сортире флакон.
Помнишь, пиво носили мы в банке,
Ох, ругался на это весь двор
И смолили тайком мы с Серегой в сарайке,
А потом был с отцом разговор…
Вижу, что песни нравятся всем, только не понимают, что происходит и вопросительно посматривают на главного критика, а Романов не проявляет эмоций.
– Про войну есть у тебя что-нибудь еще? – наконец проявляет он интерес.
Не отвечая напеваю «О той весне»:
Кино идет – воюет взвод.
Далекий год на пленке старой.
Нелегкий путь – еще чуть-чуть,
И догорят войны пожары…
… И все о той весне увидел я во сне.
Пришел рассвет и миру улыбнулся, -
Что вьюга отмела, что верба расцвела
И дедушка с войны домой вернулся!..
– У меня дед был политруком батальона. Погиб в 1942 году под Ржевом, а бабушкина двоюродная сестра не пережила блокаду. О других родственниках, которые жили в Ленинграде до войны ничего не известно, – сообщаю слушателям.
Романов чуть скривился и отвернулся смущенно.
– Спой еще чего-нибудь душевное. Не надо о грустном, – попросил Ксенофонтов.
Вспоминаю и пою «Коня» Любэ:
Выйду ночью в поле с конём,
Ночкой тёмной тихо пойдём.
Мы пойдём с конём,
По полю вдвоём,
Мы пойдём с конём по полю вдвоём…
Сделав небольшую, паузу пою свою любимую песню «Рождества»:
Ты знаешь, так хочется жить
Наслаждаться восходом багряным
Жить, чтобы просто любить
Всех, кто живёт с тобой рядом…
– Мне нравится, – неожиданно признается Романов.
Все оживляются и начинают меня хвалить, расспрашивать и просить спеть чего-нибудь еще. Смущенно улыбаюсь и смотрю на главного в нашей компании. Григорий Васильевич, улыбаясь, кивает.
– Жалко, что гитары нет, – сетую.
Решаю немного «потроллить» политика и пою Газманова-Шевчука:
Пушкин, Толстой, Достоевский, Чайковский,
Врубель, Шаляпин, Шагал, Айвазовский,
Нефть и алмазы, золото, газ,
Флот, ВДВ, ВВС и спецназ.
Водка, икра, Эрмитаж и ракеты.
Самые красивые женщины планеты,
Шахматы, опера, лучший балет,
Скажите еще, чего у нас нет?
Варшава и СЭВ, сегодня за нас
Где были б они, если б не было нас
Нами выиграна Вторая мировая война,
Вместе – мы самая большая страна.
Я рождён в Советском Союзе,
Вырос я в СССР!
Я рождён в Советском Союзе,
Вырос я в СССР!..
Народ оживился от заводной песни. А Романов добродушно усмехаясь, заявил:
– Ну, наворотил!
Оглядывает всех и распоряжается:
– Давайте собираться. Хватит, отдохнули. Нашему композитору лучшую рыбину. Кивает на меня, улыбаясь.
– Это мы запросто, – подхватывается Трофимыч, но вожделенно косится на недопитую водку.
Благодушно улыбаясь, Григорий Васильевич кивает:
– Ладно, прими на посошок! А ты, если хочешь, еще тарелку ухи можешь съесть, – обращается ко мне. – Вон сколько осталось! – кивает на котел.
Отказываюсь, чувствуя сытость, хотя мог бы осилить еще, если бы меня поддержали. Наливаю лимонад.
Ксенофонтов кивает мне на грязную посуду. Дедовщина!
– Ополосни, Галька потом вымоет, – советует, возящийся у воды с рыбой Трофимыч. – А котел продрай с песочком.
Игорь приносит оставшуюся посуду, ложки и сам ополаскивает. Другой охранник обходит территорию и убирает мусор. Романов с Ксенофонтовым складывают и переносят имущество в машины.
Читать дальше