Виктор Тюрин - Ангел с железными крыльями

– Алюминий – мягкий металл, – чисто автоматически возразил я, все еще мысленно прокатывая в голове варианты с Библией, – а для ваших конструкций только дюраль подойдет.

Химик резко повернул голову и удивленно уставился на меня. Не менее удивленный взгляд я поймал и от Иконникова.

– Что еще за дюраль?

«Странный вопрос. Вроде ошибки не должно быть. Сдавал по химии экзамен, и там был тот же вопрос. Немец придумал этот сплав в 1909 году. Хм. Может, он под другим названием у них проходит?»

– Дюралюминий – сплав алюминия, магния, марганца и меди. М-м-м… – Глядя на удивленное лицо химика, я понял, что дал промашку, вот только где и как, не мог понять.

Состав дюраля действительно уже открыт немецким химиком в 1909 году, но о нем не знали в России, потому что немцы засекретили его состав и технологию термообработки, так как посчитали дюраль стратегическим конструкционным материалом. Об этом я не знал.

– Молодой человек, вы читали эту книгу? – и Пороховщиков ткнул пальцем в лежащий перед ним том.

– Нет. Не читал. А что?

– А то, что нового у нас в этой области так и не появилось. Нет тут такого сплава. Нет.

«Не понимаю. Немец придумал. 1909 год. Название пошло от его родного города. Дюран. Дюрен. Где-то так. Нет! Ничего я спутать не мог!»

– Алюминий. Медь – 4,5 %, магний – 1,5 процента и марганец – 0,5 процента. Сплав должен еще пройти несколько этапов термообработки, своего рода закалки.

– Откуда вы все это знаете, а я, профессор химии, не знаю?! – сейчас в голосе профессора химии звучали прокурорские нотки.

– Я тоже не знаю, почему вы не знаете.

– Молодой человек, вы говорите о химических процессах, которые мне не знакомы. То есть вы о них знаете! Так откуда вы взяли состав этого сплава?

«Откуда? Из учебника химии. Но так не скажешь. Надо врать. Вот только что? А что думать? Как обычно».

– Тяжелое ранение головы, затем потеря памяти, а спустя какое-то время частичное восстановление… – я многозначительно помолчал, потом продолжил: – Что-то такое иногда проскакивает в голове…

Я понимал, что несу полную чепуху, но ничего другого просто в голову не приходило.

– И что дальше? – требовательно спросил меня Пороховщиков.

– Это все.

– Нет! Все-таки я хочу знать: откуда вы все это взяли?! Вы что, химик? Гений-одиночка?!

– Без эмоций никак нельзя?!

– Антон Павлович, что это за человек?! Вы его хорошо знаете?!

– Да успокойся, Николай! У него действительно было тяжелое ранение головы. От этого вполне могут быть странности. Я где-то читал, что мозг человека – до сих пор загадка. Ученые до сих пор…

– Николай Тимофеевич, – перебив Иконникова, обратился я – профессору химии, – чем попусту возмущаться, вы лучше проверьте мое предположение. А там поговорим.

Пороховщиков бросил на меня сердитый взгляд и уже был готов разразиться очередной отповедью, но в следующую секунду, видно, передумал, потом спросил:

– У вас есть рабочие записи по термообработке сплава?

– Нет.

– Хм! Тогда давайте вернемся к этому разговору… гм… через неделю.

– Вот и отлично, – обрадовался хозяин квартиру наступившему миру. – Ну что, Николай, еще по рюмочке?

Но тот не откликнулся, полностью уйдя в свои мысли, затем посмотрел на своего приятеля.

– Ты что-то сказал? Впрочем, это неважно. Знаешь, мне нужно проверить кое-что, причем прямо сейчас. Извините меня, господа!

– Погоди! А стол… Николай, мы же еще по третьей рюмочке не выпили, – растерянно принялся его упрашивать Антон Павлович.

– Да-да! Обязательно, – рассеянно буркнул профессор химии, которого, похоже, обуял азарт гончей, почуявшей след. – Честь имею кланяться, господа.

Хозяин квартиры проводил его, а когда вернулся, то спросил меня:

– Вы с каждым разом удивляете меня все больше и больше, Сергей Александрович. Вы сумели с ходу озадачить милейшего Николая Тимофеевича. А он, поверьте мне, большой знаток своего дела. Причем не кабинетный мыслитель, как мы в своем большинстве. Он начинал с малого, инженером на литейном производстве. Металлургия, сплавы – это его конек! А действительно, откуда вы взяли этот сплав?

– Из головы, Антон Павлович, а теперь извините меня. Я тоже вынужден откланяться.

Расстроенный профессор без особых возражений, так как считал меня виновником развалившейся компании, проводил меня до двери. Выйдя на улицу, я по привычке огляделся по сторонам. На улице не было ни души. Ближайший фонарь горел в пятидесяти метрах. Холодный, сырой, пронизывающий ветер так и норовил забраться под пальто. Резкий переход из тепла на холод заставил меня передернуть плечами и снова оглянуться по сторонам, но уже в поисках извозчика. Не обнаружив ничего похожего в тусклом свете фонарей, я направился в сторону своего дома, надеясь поймать пролетку по пути. Не успел я пройти и полсотни метров, как за моей спиной послышался стук копыт и шуршание шин по промерзшей мостовой.