Дмитрий Свиридов - 500 лет назад – 3.1, или Кавалеры ордена

Николай Федорович задержался на секунду, оглядывая длинную стену церкви, на которой было три небольших оконца, прикрытых сейчас ставнями, и вошел в избу последним, после Ефима и Михайлы. Там, в просторной комнате, за небольшим столом сидели (точнее, сейчас медленно поднимались) оба паренька. Одному, белобрысому, Седов дал бы лет 15 по меркам 21 века, другой, темноволосый и вихрастый, был на пару лет помладше. На столе стояли две миски, в которых было налито что-то белесое, в отдельной чашке лежали два куска хлеба. В избе было тепло, но запаха еды почему-то не ощущалось. Секунду молчания разбавила звонкая рулада из живота одного из пацанов.

–Вас что, не кормили сегодня? – как-то сразу сообразил Николай Федорович – а чего ж вы не подошли? – и только после этого он подумал, что они его и не понимают, наверное. Однако мелкий живо ответил:

–Да мы это, забоялись. Как патера Бенедикта вчера того… а у нас тут было муки немного…

–О, ты по нашему говоришь – обрадованно сообразил и Ефим.

–Чего это по вашему? – даже с какой-то обидой ответил пацан – у меня мамка псковская… была!

–Умерла? – тоном ниже поинтересовался Ефим.

–Чего это?! – пацан попытался возмутиться – в селе живет! Пригнали их оттуда просто.

–А отец?

–Отца привезли по морю… из Любека. Ну, он так сказывал. От него у меня и германский говор. Меня патер Бенедикт потому к себе и взял, что я могу на двух других языках говорить, вот!

–Как звать-то тебя, полиглот? – спросил Седов, успевший оглядеть избу. Собственно, она вся была на виду, кроме небольшой отгородки возле печки. Широкий топчан, претендующий на право называться кроватью, с небольшим распятием в изголовье, штуки три полки, на которых виднелась посуда и какие-то бумаги, наклонная подставка для письма возле окна, сундук под топчаном да стол с короткими лавками – вот и вся обстановка. «Кровать явно священника, в закутке пацаны ночуют – подумал Николай Федорович – не сказать, чтоб особо богато».

–И ничего я пыль не глотаю – теперь вихрастый набычился – а зовут меня Петькой. Это мои так решили. Чтоб, стало быть, и Петром, и Питером можно называть, одно и то же выходит.

–Полиглот – это, по гречески, человек, который на нескольких языках говорить может – пояснил Седов, которого эта ситуация несколько забавляла – а товарищ твой что же молчит?… Он русского не понимает?…

Блондин покраснел и негромко выдавил из себя:

–Плохо…

–Как тебя зовут? – Седов перешел на немецкий – чем вы вообще занимались у вашего… патера Бенедикта?

–Отто – Олав! – одновременно сказали оба парня. Мелкий при этом заржал.

–Тихо! – Николаю Федоровичу пришлось повысить голос, и он тихим незлым словом вспомнил время, когда его сын был в подростковом возрасте. Давно это было, и ладно, хоть дочь тогда выносила мозг в основном матери, а парня бывшая на время вообще отправляла к нему, мол, мужское дело, одна не смогу его правильно воспитать. Было нелегко, кто понимает, но Седов тогда справился. И даже обходился без рукоприкладства. А кстати…

–Тебе, Петр, наверное, от патера часто попадало, да?

На этот провокационный вопрос Петька насупился и замолчал. Что, собственно, и требовалось.

–Так Отто или Олав? – переспросил старче, с любопытством глядя на блондина.

–Мать звала Олавом… мне говорили, что я из данов… здесь стали звать Отто. Я был помощником у патера, ну, во время служб. А так мы с Питером по хозяйству больше…

–В церкви прибираться, по дому тоже – пояснил оттаявший Петька, бывший, по ходу, тем еще электровеником – и потом, патер других языков не знал, а у нас тут кто с Руси, кто только на местном…

–А вы и местное наречие знаете? – заинтересовался Ефим – и язык данов? – он посмотрел на Отто-Олава. Тот снова покраснел:

–Нет… Мать, она… в замке… на кухне работала… отца я не знаю… местное знаем оба.

–Конечно – снова встрял Петька – по деревням-то, считай, половина на нем балакает, из старых. А кто новые, так те или с Руси, или литвины, или из купленных немцев.

Тут живот у кого-то из парней снова выдал руладу, и Седов принял решение:

–Михайла, будь добр, сходи с ними на поварню, пусть накормят. Скажите только, у вашего патера бумаги какие были ли, и церковь как открыть?

–Все бумаги на полке, а церковь открыта. Малый вход – теперь первым успел Олав.

–А ларец ваши вчера забрали – снова влез под руку Петька.

–Идите уже – Николай Федорович вздохнул.

Парни, прихватив хлеб, накинули верхнюю одежду (стало видно, что у Петьки она неоднократно была перешита и имела разнообразные заплатки, а у Олава – тоже с чужого плеча, но все-таки получше) и ушли с Михайлой в усадьбу. Ефим с Седовым, аккуратно сняв с полок пергаменты и бумаги, стали разбирать их под окном, на свету. Бумаги покойного патера можно было разделить на две части: касающиеся церковной службы – списки молитв на отдельных листах, и даже что-то вроде тетрадки, листов на двадцать, сшитых вручную, а также парочка описаний порядка богослужений, выходов, рукоположений и тому подобное, и переписка, как понял Седов, с кем-то из церковной ветви Ордена, в которой (сохранились черновики) патер докладывал о количестве вновь крещенных в истинную веру и о численности паствы вообще. Мелких заметок хозяйственного типа, по понятным причинам, не было, как не было и никакой личной переписки. Хотя, надо было поинтересоваться, что за ларец забрали вчера наши…