Владимир Марков-Бабкин - Империя. На последнем краю

Как сообщает князь Волконский, в твоей родной Италии ситуация уже весьма плохая. Я лишь надеюсь на то, что твой царственный отец внял моим просьбам и предостережениям насчет пандемии. У него, в конце концов, был почти год для принятия необходимых мер.

Во всяком случае, отрадно то, что в Римской империи не повторяют пагубный опыт других стран и, в первую очередь, США. Свозить и размещать всех подряд больных „американкой“ в больницах и в прочих залах бессмысленно и опасно. Помочь им там все равно ничем не помогут, но позаражают они всех вокруг гарантированно. И друг друга заодно. С соответствующим процентом летальных исходов.

Нам, конечно, немного легче от того, что мы почти целый год закупали оборудование для производства кислорода, и распределяли его по крупным больницам обеих наших Империй. Кислородные подушки спасают многих тяжелых больных, и это отрадно. Кроме того, утвержденный протокол лечения «американки» значительно облегчает жизнь нашим медикам, поскольку они, в отличие от иностранных коллег, не тратят время на бессмысленные метания и суету, а знают точно, что им надо делать. Уж аспирин они больным точно не дают.

Да и больные их, большей частью, по домам сидят.

Прости, солнышко мое, но мне пора на очередную аудиенцию.

Страстно целую тебя. Поцелуй от меня наших детей.

Люблю тебя. Люблю вас.

P.S. Подарки тебе и детям доставят вместе с письмом. Позаботься о том, чтобы все как следует продезинфицировали и обработали кварцевой лампой. Впрочем, ты и сама все прекрасно знаешь.

Целую!

Еще раз перечитываю текст и досадливо морщусь. Разве это то, что я хотел сказать любимой женщине? Боже мой, опять какой-то производственный отчет. Неужели это она хочет от меня услышать? Какая пошлость…

Мог бы всю эту деловую хрень отправить телеграфом.

А что писать? Что я тоскую, что уже буквально бросаюсь на стены в безумном желании бросить все к чертям собачьим, и, заложив карету дирижабль, вылететь немедленно к той своей единственной, к той, кого собственным волюнтаристским решением отправил в заточение на остров Христа?

И чего больше в этом моем решении? Государственной мудрости или боязни потерять любимую, желания оградить ее и детей от малейшей возможной опасности?

Или я просто идиот, создающий проблемы сам себе и ей заодно?

Я не знаю.

Не знаю!!!

А Маше на острове каково? С двумя орущими детьми и государственными обязанностями? Она же не просто домохозяйка, а реальная императрица, обязанности которой обширны и разнообразны.

Быть может, только этим она там и спасается.

Как и я здесь.

«Марфино. 4 октября 1918 года».

4 октября.

Да, сегодня ровно два месяца с того дня, как я, расцеловав близнецов и жену, покинул остров Христа.

Сколько боли и тоски было в ее глазах! А что я ей мог сказать? Какую-нибудь пошлую фигню, типа того, что другие жены месяцами ждут своих моряков и прочих путешественников? Годами ждут солдат с войны? Держись, мол, мать, Господь терпел и нам велел…

Кому нужны все эти нелепые побасенки? Пустые слова.

Пустые строки.

Как мне все надоело…

Ладно, надо закругляться с личными делами, Россия не ждет. Я заклеил конверт и наложил сургуч Императорской печати. Уже завтра мое письмо окажется на острове Христа, иначе зачем я плачу фельдъегерям жалованье?

Москва – Харьков – Одесса – Константинополь.

Остров Христа – конечный пункт. Точнее, конечный пункт для самолета Си-29-К, который возит почту. Почту государственной важности. В том числе и мою любовную переписку с женой. Даже боюсь себе представить, через сколько лет такая банальная переписка мужа и жены будет рассекречена. Может, лет через двадцать-тридцать, а может, и через все пятьдесят.

Империя Единства. Ромея. Константинополь. Малый Николаевский дворец. 4 октября 1918 года

– Ваше императорское высочество! К вам ее императорское высочество великая княгиня Ольга Александровна!

Николай удивленно посмотрел на адъютанта, затем быстро глянул в окно и убедился, что яхта «Стрела» пришвартована всего в четырехстах метрах от дворца. Чертыхнувшись про себя, он велел:

– Просите.

Сестра вошла в кабинет и, поправляя маску с государственным гербом Единства, сказала с ноткой приветливости в голосе:

– Здравствуй, Ники! Я к тебе с визитом. Целоваться не будем, сам понимаешь, – пандемия.